Левин, Кирилл Яковлевич (1892–1980)
Левин К. Рассказы о полковнике Ракове. — М.: ОГИЗ, Госполитиздат, 1941.
http://militera.lib.ru/bio/levin_rakov/index.html
{}
Содержание
Броненосцы береговой обороны [3]
Случай с Курочкиным [6]
Там, где стоял завод [11]
Ночной полет [14]
На одном моторе [15]
Глубокий рейд [18]
Слепые полеты [21]
{}
Броненосцы береговой обороны
На карте Финского залива, на голубом фоне, изображающем воду, чуть заметна черная запятая. Это островок, на котором расположен Кронштадт — старинная морская крепость, основанная, еще Петром I, ключ к Ленинграду.
Вблизи Кронштадта — финский берег.
Каждое движение в крепости и на фортах могло быть подсмотрено сильными оптическими приборами финнов. Дальнобойная артиллерия противника угрожала и крепости, и фортам, и даже городу Ленина.
Когда Балтийский флот выходил в море на учебу, за ним начиналась почти не прикрытая слежка. В подозрительной близости к нашим кораблям проходили рыбачьи и торговые суда, проносились быстроходные катеры. Не стесняясь, финны смотрели в морские бинокли, фотографировали наши корабли.
Путь Балтийского флота лежал вдоль чужих берегов, проходил мимо чужих островов. И не раз бывало, что вдруг из-за темных каменных громад финского острова Гогланда медленно выползали два громадных серых утюга. Финские броненосцы береговой обороны, вооруженные десятидюймовыми орудиями, держались возле нашего флота, не очень далеко и не очень близко, но старались следовать за ним, не выпуская его из вида.
Финские броненосцы здорово надоели, и когда на северозападной границе и на Балтике начались военные действия, морская авиация получила задание найти броненосцы. [4]
Задание было трудное. Точного расположения броненосцев летчики не знали. Корабли надо было искать по всему обширному району финского побережья, тянувшегося на многие сотни километров и, как известно, изобилующего шхерами. Но броненосцы могли и уйти из шхер — шататься по морю, могли, наконец, удрать в Ботнический залив.
Ко всему этому надо добавить, что погода стояла плохая. Низкие, каменные тучи висели над заливом; опасные зимние туманы часто сводили видимость к нулю; часто прямо с аэродрома приходилось взлетать в молочное марево тумана.
Погода была плохая. Но у летчиков Балтики, привыкших ко всяким условиям, так уж повелось, что нелетной погоды вообще не существует. Неприятности, которые доставляла погода, были для морских летчиков в порядке вещей, или, вернее, в порядке фронтового быта.
Задание было, поручено эскадрилье капитана Ракова, ныне полковника, Героя Советского Союза.
Ракова хорошо знали на Балтике. Невысокий, худощавый, всегда спокойный и неторопливый, Раков был известен тем, что выполнял порученное ему дело независимо ни от каких условий. На Балтике он выпестовал и обучил, немало отличных пилотов. Школа Ракова очень ценилась: непроверенных летчиков он не выпускал.
Для первого, разведывательного полета Раков решил не подымать всю эскадрилью, а лететь одним звеном.
Техники Егоров, Скидан и Пилосов в последний раз осмотрели самолеты, доложили об их готовности. Они еще ни разу не подвели летчиков. Каждый винтик и трос проверялся ими по многу раз. В труднейших условиях полета материальная часть работала безотказно.
Самолеты взлетели один за другим, пристроились к ведущему и легли на курс. Штурман самолета Ракова, старший лейтенант Боцан, промерил ветер, сделал расчеты. Он весело улыбнулся Ракову, кивнул:
— Все идет прекрасно, командир!
Раков и Боцан слетались так, что в полете чувствовали себя как бы одним человеком. Малейшего движения или знака одного из них было достаточно, чтобы другой уже знал, что хочет сказать товарищ. Эта слетанность и дружба боевых пилотов, полное их доверие друг другу были одной из причин успехов славной эскадрильи. [5]
Стояла обычная в это время года балтийская погода: сильный ветер, облачность с небольшими «окнами», слабая горизонтальная видимость. Самолеты «прочесывали» шхеры. Они шли переменными курсами, кружили над подозрительными местами, часто снижались. Извилистая линия берега, белые от снега утесы, темные, стальные полосы воды, скалистые островки и... ничего похожего на броненосцы !
Два броненосца береговой обороны — это два крохотных пятнышка, две еле заметные точечки в огромном пространстве моря и шхер. Найти их очень трудно. Куда легче было бы разыскать эскадру...
Летчики просмотрели огромное пространство и ничего не обнаружили. Иногда вышки утесов напоминали мачты и рубку корабля. Самолеты ложились на боевой курс, снижались... потом вновь продолжали поиски.
Шли часы, уменьшалось горючее в баках, надо было итти на аэродром. А ведь нет ничего хуже, как возвращаться, не выполнив боевого задания! Нет ничего хуже...
Поиски броненосцев продолжались.
Раков и Боцан напряженно вглядывались вниз. Куда же, в самом деле, девались финские броненосцы?
Слева темнели угрюмые скалы островков, вправо под крылом самолета лежала база финского флота. Но база пуста, там не видно ни одного корабля. Раков берет курс на норд. Он решает пролететь в этом направлении еще километров семьдесят. Боцан весело машет рукой. Семьдесят километров полета на север! Не все еще потеряно!
Летчики всматриваются в даль. Обычные, знакомые картины. Вот опять появляется остров. Опять на острове вышка, похожая на мачту... Сколько раз уже принимали такие вышки за мачты!
Самолет ложится в вираж, идет к острову, кружится над ним, спускается ниже. И вдруг вышка острова — на глазах у Ракова — принимает знакомые очертания. Она не только похожа на марс — это мачта с настоящим марсом!
Еще один, более узкий круг. Ясно видны боевые рубки, затем башни кораблей.
Броненосцы, затаившиеся в далеких северных шхерах, среди высоких угрюмых утесов, фотографируются летчиками. Воздушные корабли ложатся на обратный курс.
Второй вылет назначен для бомбардировки броненосцев. [6]
На этот раз Раков поднял в воздух два звена. Шесть экипажей, многократно проверенных в трудных учениях, — летчики, штурманы и стрелки-радисты, вели свои самолеты в строгом боевом порядке. Прошли над островами, которые еще недавно преграждали нашим кораблям путь из Кронштадта и над которыми теперь гордо реяли красные знамена. В борьбе за эти острова вместе с кораблями флота участвовала и морская авиация. Поплыли внизу станции, мелькнул аэродром. Заманчивые цели, к которым придется вернуться позже.
Боевые машины время от времени меняли курс, чтобы неприятельские посты наблюдения не могли определить цели, к которой шли самолеты. Но вот и цель. Раков качнул самолет — внимание!
И как только самолеты легли на боевой курс, в воздухе вспыхнули облачка разрывов.
Финские броненосцы отчаянно отбивались. Они пустили в дело вместе с зенитками и пулеметами орудия главного калибра. Тяжелые снаряды рвались в воздухе со всех сторон, но самолеты упорно бомбили.
Вдруг резкий удар бросил в сторону самолет Ракова. Вспыхнуло пламя.
В течение нескольких секунд боевая машина могла превратиться в пылающий факел... Но тут произошло невероятное: пламя начало ослабевать и... погасло. Оказалось, что осколок нового снаряда пробил карбюратор, поступление бензина сразу прекратилось. Но обнаружилось это гораздо позже, когда самолеты уже возвратились на базу.
Техники и летчики, окружившие машину Ракова, только головами покачивали: кроме пробитого мотора в машине было еще около двадцати пробоин, некоторые из них диаметром в тарелку.
{}
Случай с Курочкиным
Самолеты звеньями отрывались от земли и уходили в воздух.
Условия взлета — почти вслепую — считаются опасными. Здесь они были обычны. Пилоты взлетали днем и ночью, взлетали в туман и в снегопад, и это были будни — повседневная боевая работа.
Техники внимательно следили за взлетом своих самолетов. [7]
На больших высотах был страшный мороз, и техники с трогательной нежностью проверяли при взлетах — на месте ли у командиров меховые рукавицы, шерстяные подшлемники.
В то время, когда самолеты выполняли боевые задания, техники постоянно находились в состоянии взволнованного напряжения. Каждый из них снова и снова мысленно проверял свой самолет, проверял до последнего винтика. И когда подходили контрольные сроки возвращения машин, когда должно было кончиться горючее, техники выходили в поле, ждали, слушали. Они издалека улавливали гудение моторов и с сияющими лицами бежали к подруливавшим самолетам.
На этот раз самолет старшего лейтенанта Курочкина не вернулся.
Техники стояли и прислушивались до тех пор, пока им не сказали, что на поиски Курочкина улетел командир эскадрильи майор Раков на маленьком учебном самолете «У-2». Но техники не ушли с аэродрома. Они ждали молча, изредка обмениваясь короткими фразами...
Эскадрилья в тот день летала бомбить неприятельский порт. Море было совершенно пустынно — сказывалась блокада финских берегов, которую неустанно и зорко проводили Военно-Морской Флот и авиация советской страны.
Самолеты шли в обычном строю — звеньями, равняясь по ведущему самолету командира. Летчики знали, что неприятельские нефтехранилища, которые надо было разбомбить, хорошо защищены.
Штурман, наконец, предупредил, что цель близка. Из сероватой дымки показались портовые пакгаузы, острые шпили церквей. Боцан дал сигнал: «Так держать».
Эскадрилья набрала высоту, сделала последний разворот и легла на боевой курс. Когда машины вынырнули из облаков, даже мощный гул моторов не смог заглушить грома зенитных батарей.
Открыли огонь и военные корабли, стоявшие в гавани.
В воздухе все чаще вспыхивали белые облачка разрывов, Но менять боевого курса нельзя. Эскадрилья, окруженная облаками разрывов, стремительно мчалась к цели.
Уже видны огромные круглые баки нефтехранилищ. Боцан методически и неторопливо, точно на учении, сбрасывает бомбы. Проходит несколько мгновений — и вдруг он подает резкий сигнал: показывает рукой вверх и вправо. [8]
...Маленькие, юркие самолеты несутся, как пушечные снаряды, с колоссальной быстротой. Раков узнает иностранные самолеты: истребители последнего выпуска — грозные и опасные в бою.
Стрелок-радист уже приготовил пулеметы. И тут снизу, из порта доносятся чудовищные взрывы. Черный дым, вспухая над землей, подымается все выше и выше и вскоре закрывает весь порт и часть города. Боцан весело машет рукой: задание выполнено на отлично! Раков ласково усмехается. Вражеские истребители уже над ними, неизвестно, чем кончится бой, но штурман, его верный боевой товарищ, даже в такую минуту радуется тому, что они хорошо сделали свое дело.
Волна черного дыма подымается все выше., Она достигает тысячи метров высоты. Порта уже не видно. А нефтехранилища горят. Сквозь густой дым пробивается яркое пламя.
Вражеские истребители атакуют все настойчивее. Пули прошивают плоскости советских бомбардировщиков, залетают в кабины. Самолеты теснее смыкаются к ведущему.
Вражеский истребитель пытается разорвать строй красных бомбардировщиков. На какое-то мгновенье кажется, что истребителю это удастся, но вдруг он резко переходит в пике, штопорит и, оставляя за собой темную ленту дыма, падает к земле.
Отряды истребителей, окруживших эскадрилью, чувствуют себя уверенно над своей территорией. Притом — их очень много... Наши бомбардировщики поднимаются на четыре тысячи метров. Раков ведет бой. И вдруг стискивает зубы. Горит самолет старшего лейтенанта Курочкина. Он выходит из строя, и истребители набрасываются на него.
Раков и другие летчики пытаются помочь товарищу, но, пока они отбивают атаки, самолет Курочкина исчезает вдали... Самолеты надо выводить из боя, нельзя рисковать всем подразделением! Раков с горечью принимает решение, которое является единственно правильным. Проходят томительные, суровые минуты. Молчит Раков. Молчит Боцан.
Вдруг радист поправляет наушники, настораживается, торопливо пишет. Передает записку командиру. Раков читает: [9]
«Задание выполнено. Самолет горит. Сбил два неприятельских самолета. Курочкин».
Раков внимательно изучает донесение. В первую минуту ему кажется, что с Курочкиным все кончено. Прекрасный, смелый летчик героически погиб. И вдруг — новая мысль! Минут десять прошло с тех пор, как горящий самолет Курочкина скрылся из виду. И только сейчас получено донесение пилота. Значит, летчик еще довольно долго держался в воздухе и даже успел за это время сбить два вражеских самолета... У Курочкина большой запас высоты — четыре тысячи метров. Он может планировать! Пламя на самолете можно сбить скольжением! Нет, не все еще потеряно! Надо искать Курочкина, надо найти его!
Белофинские истребители, наконец, отстали, и по сигналу командира начались поиски. Штурманы рассчитали возможный курс летчика, расстояние, которое он мог пройти...
Шли долго. Вдруг внизу что-то зачернело. Раков снизился, стал кружить. Внизу был полусгоревший, еще дымившийся самолет Курочкина.
— А что с экипажем? Где люди? Погибли?..
Но Раков знал своих летчиков и верил в ник, как в самого себя.
Если Курочкин сумел на подбитой и горящей машине сбить два вражеских истребителя, если у летчика хватило самообладания еще и радировать об этом, то он должен был суметь посадить самолет! И по положению самолета было видно, что он не упал и не скапотировал, а был аккуратно посажен. Значит, люди живы! Значит, они бредут к своим по льду и снегу!..
Раков решил продолжать поиски. Его самолет шел зигзагами, то и дело снижался. Командир долетел до широкой промоины и подумал, что такое препятствие не под силу измученным летчикам. Они, вероятно, идут вдоль промоины, ищут перехода. В это время Боцан закричал, показал вниз. Там стояли трое, махали шлемами. Раков присмотрелся, спустился и понял — на этом «пятачке» тяжелый самолет не посадишь! Как всегда, быстро принял решение: сбросил вымпел — «Ждите. Скоро буду» — и молниеносно скрылся из глаз.
...Короткий зимний день уже подходил к концу, когда маленький «У-2» приземлился на аэродроме. Первым из машины выскочил Раков и помог вылезти Курочкину. [10]
Старший лейтенант, похожий в своем меховом комбинезоне на медведя, с трудом стоял на ногах. Он шатался. Лицо его было закопчено и как будто обгорело.
К самолету; со всех сторон бежали летчики, техники, мотористы. Они чуть не задушили товарища в объятиях. Он с трудом улыбался, отмахивался..
У него подбили правый мотор. Он шел на одном моторе. Налетели два истребителя. Самолет загорелся, из строя вышел второй мотор. Но трое людей на горящем самолете с подбитыми моторами продолжали сражаться с финскими истребителями. Жирнов — стрелок-радист — попрежнему вел огонь.
Оба истребителя были сбиты, но пламя на самолете разгоралось все сильнее. Сбивая пламя скольжением, Курочкин старался дотянуть до своей территории. Не удалось. Курочкин посадил самолет. Едва успели выскочить — взорвались баки... [11]
— Ну вот и все, — закончил пилот. — Прилетел командир и забрал меня. Другие товарищи забрали Олейничева и Жирнова.
И, прихрамывая, он пошел к палаткам, огорченно говоря своему технику:
— Не уберегли мы самолета... Сгорел!
{}
Там, где стоял завод
Боевой вылет эскадрильи, — сказал Раков, — вылет в любую погоду и на любое задание, такой красивый и эффектный со стороны, может быть осуществлен только в результате очень долгой, упорной и сознательной работы пилотов, работы над собой и над освоением материальной части. А я, командир, должен досконально изучить каждого человека, вверенного мне партией, страной, командованием.
Если в бой вылетает двенадцать экипажей — тридцать шесть человек, но я не уверен хоть в одном из них, — значит, я не могу ручаться за успех операции. Вот почему я много работаю с каждым человеком, изучаю людей и воспитываю их, стараюсь передать им весь свой опыт.
Не так уж это просто — летать в строю в туман или ночью, когда ведущий самолет угадывается впереди только по выхлопам из патрубков, когда дистанцию подсказывает то особое шестое чувство, которое дается только долгим и упорным трудом, большим опытом.
Наш летчик должен суметь найти выход из любого положения. Он должен суметь сбить пламя на подожженном самолете; вслепую, не видя земли, посадить машину на три точки; взлетать в тумане... Да мало ли что он должен уметь! Ведь опасность и самые необычные условия становятся в боевой обстановке обычными, значит, все, решительно все должно быть предусмотрено. Вот этому и учишь людей в мирное время, учишь упорно, не жалея сил. А когда летишь над вражеской землей и видишь, что материальная часть работает безотказно, что она хорошо освоена людьми и что люди твердо знают, за что они дерутся, — тогда к тебе приходит такая хорошая уверенность в том, что все порученное партией и страной будет выполнено до конца, до победы!.. [12]
Раков помолчал и добавил: — Все это «присказка», а рассказать я хотел об одном маленьком эпизоде.
Мы долго разыскивали во вражеском тылу завод, производивший взрывчатые вещества. Летчики проверяли район за районом и, наконец, нашли то, что искали. Сфотографировали. Показали снимок кому следует, сверили данные и получили задание уничтожить завод.
Мы вылетели ранним утром, взяв с собою тяжелые бомбы. План бомбежки был составлен заранее и разработан до малейших деталей.
Шли на большой высоте, за облаками. Боцан с обычной своей точностью определил курс и, наконец, по телефону доложил, что мы подходим к цели. Покачиванием крыльев я собрал машины ближе к себе.
И вот — цель перед нами.
Ясно различаю кирпичные трубы завода, низкие, приземистые корпуса, подсобные здания и сараи. Завод был, надо признаться, спрятан хорошо, но теперь — он наш!
«Внимание! Так держать!» — передает штурман, и мой самолет, за которым следуют остальные, первым заходит на бомбометание.
Хвостатые бомбы с большой высоты несутся вниз... Каждая секунда кажется необычайно длинной... Но вот в том месте, где расположен завод, что-то произошло. Это похоже на бурное и внезапное извержение большого вулкана. Над заводом встает исполинская туча черно-желтого дыма, кое-где пронизанная красными столбами пламени. Пламя подымается высоко над лесом. Грохот могучего взрыва доносится и до нас. Взрыв так силен, что сотрясение воздуха покачивает наши самолеты, подобно тому, как волны большого парохода качают лодку.
Кончают бомбежку последние машины. Новые клубы дыма подымаются вверх. Самолеты собираются к ведущему и ложатся на обратный курс.
Десятки километров уже остались позади, но все еще видна гигантская, широкая к основанию туча, похожая на огромный вулкан.
Через несколько дней место, где находился завод, было вновь сфотографировано. На снимке видны были какие-то жалкие, бесформенные развалины. Трудно было бы сказать, что находилось здесь раньше. Центральное место занимала воронка диаметром в четыреста метров.
...На месте этой воронки и стоял прежде завод. [14]
{}
Ночной полет
С первыми проблесками рассвета эскадрилья Ракова ушла в полет.
Летное поле опустело. На аэродроме остался только маленький «У-2», бывший тут, как шутили летчики, на посылках.
Самолеты вернулись на базу в полдень. Летчики, разминая замерзшие ноги, ушли погреться и отдохнуть. Техники осматривали машины. Все было спокойно, когда вдруг позвонили из штаба соединения, потребовали к телефону командира эскадрильи. Раков вернулся через несколько минут, приказал приготовить к ночному полету свою машину, самолеты Карелова и Челеписа.
Летчики заволновались. Экстренный ночной вылет трех лучших пилотов эскадрильи означал какое-то особо важное и трудное задание.
Морозило. Ночь была черная, беззвездная. Скидан, воентехник, залез в машину, возился там. Раков вышел неторопливо, широкий в своем меховом комбинезоне, спокойно спросил, все ли готово, внимательно оглядел самолеты, приказал стартовать.
Заревели моторы. Машины одна за другой оторвались от земли и исчезли в ночи.
Ночной полет строем необычайно труден. Никаких бортовых огней в боевом полете нести нельзя. Ведомый должен все время держаться так, чтобы видеть выхлопы из патрубков у ведущего. Это его единственная ориентация.
Ведущим был Раков. Он хорошо знал, что Карелов и Челепис не отстанут от него.
Боцан склонился над приборами. Лицо его было сосредоточено, брови сдвинуты. Ему требовался хотя бы один внешний ориентир, но самолет попрежнему несся сквозь черную пропасть ночи. Не было видно ни одной звезды. Облачность подымалась, очевидно, очень высоко... Правда, долгая практика ночных полетов научила штурмана спокойствию и выдержке, и Боцан даже в самые тяжелые минуты умел держать себя в руках.
Проходит время. Ровно гудят моторы. Далеко внизу лежат угрюмые леса, обрывистые утесы. Враг притаился — невидимый, злой. Слева должен быть залив. Там проходит извилистая линия берега. Где-то на берегу укрыта тяжелая батарея, которую надо уничтожить. [15]
Боцан просит Ракова спуститься пониже — он надеется, что по снеговой каемке ему удастся отличить берег от воды. Раков сбавляет обороты, описывает широкий круг. Но все черно, черно внизу. Хоть бы ударили по ним из зенитки! Сразу определилось бы место батареи. Но тишину нарушает лишь ровный гул моторов.
Самолеты опускаются еще ниже, и вдруг что-то неуловимое, расплывчатое Раков видит внизу. Да, это снег на берегу! Наконец!
Вода не замерзла. Она кажется совсем темной, и теперь можно угадать извилистую линию берега, на котором спряталась финская батарея... Где она?.. Боцан делает последние расчеты, ворчит: «Изволь при такой проклятой видимости, да еще безо всяких ориентиров найти то, что нужно!» Но тут же усмехается: «Враг не дается в руки, как куропатка».
Боцан весь уходит в расчеты, и самолет ложится на боевой курс. Именно здесь, у самого берега, хоть там ничего и не видно, должна находиться вражеская батарея.
Ведущий бомбит, как всегда, первым. Тяжелый багровый столб взлетает из черноты, и тогда, на одно лишь мгновенье, летчикам видна угрюмая местность: массивная, с двумя зубцами скала, груда камней, какое-то подобие каменного бастиона... Ночь неохотно показывает все это и сейчас же прячет.
Темнота вновь разрывается, когда начинает бомбить кареловский самолет. Красноватым отблеском вспыхивает вода у берега, ясно виден снег, узкой светлой кромкой лежащий на скалах.
Еще один взрыв доносится снизу. С шумом взметнулась у берега вода, в которую упали огромные каменные осколки, и снова все затихло. Попрежнему черна ночь.
Самолеты должны были проделать обратный путь, как и прежде, без всяких ориентиров. Но еще раньше, чем скупой зимний рассвет рассосал ночь, три боевые машины с удивительной точностью, пробив облачность над самым аэродромом, приземлились одна за другой.
{}
На одном моторе
Вечером ужинали, обсуждали полет. Раков молчал, вглядывался в лица товарищей. Потом вынул часы, негромко Сказал: [16]
— Завтра вылет в семь ноль-ноль. Прошу быть готовыми.
Предстоял глубокий рейд на порт Н.
Порт находится на таком большом расстоянии от базы, что надо было тщательно рассчитать запасы горючего: в тумане летчики могли не сразу разыскать аэродром или сделать в пути непредвиденный крюк.
Техники заливали баки, опробовали моторы, штурманы прокладывали путь на карте. На рассвете Боцан выскочил, посмотрел на небо и даже присвистнул. Небо затягивали сплошные низкие облака. Не видно было ни одного «окна», ни одного, даже маленького, просвета. Предстояло еще одно испытание, еще одна проверка летного опыта, уменья и энергии пилотов.
Самолеты поднялись, легли на курс. Раков попытался пробить облачность, но не нашел просвета. Пришлось спуститься. Море было пустынно. Внизу промелькнул какой-то пароходик, и Раков, глядя на утлое суденышко, вспомнил, как вместе с Кареловым и Героем Советского Союза Павлом Головиным бомбил финские транспорты. Каждый летчик выбрал себе цель. Пилоты сделали тогда по пяти заходов и оставили горящими вражеские транспорты, шедшие с боеприпасами.
Самолеты летят дальше.
Показались суровые воды Ботнического залива.
Летчики не в первый раз находятся в глубоком тылу неприятеля, но цель еще далека. Боцан хмурится — облака прижимают машины к воде. Стремясь выбраться, самолеты скользят вниз. Однако берег закрыт сплошным туманом. Машины кружатся, меняют курс. Бесполезно. Все то»ет в облаках. Боцан передает командиру, что придется спуститься еще ниже... Раков ровным движением отдает от себя ручку. Всего в ста метрах от земли — вернее, от скал и моря — летчикам удалось прорвать облачность. Оглушительно ревут моторы, и стремительным калейдоскопом проносятся под крыльями самолетов утесы, строения, портовые сооружения, корабли...
Огонь зениток и пулеметов захлестывает самолеты. Раков набирает высоту, но пули уже пронизывают плоскости.
Командирский самолет взяли в вилку. Снаряды густо ложатся вокруг него. Однако цель уже дана штурманом, [17] и Раков попрежнему держит боевой курс. Вдруг левый мотор резко затрясло. Он дал несколько перебоев, кашлянул... Самолет непроизвольно развернулся влево. Из патрубков со свистом вырвался пар, полетели брызги. Мотор подбит.
«Только бы не пожар, — подумал Раков. — Бомбы еще не сброшены».
Правый мотор вел себя, как верный боевой товарищ. Он честно тянул машину, отдавая ей всю свою предельную мощность.
За Раковым идет Курочкин. Видя, что ведущий не бомбит, он идет на цель. Его штурман Трохачев сбрасывает бомбы... А Раков снова ложится на боевой курс. Боцан глядит на него с довольным видом. Оба не думают о том, что случится с ними, если будет подбит второй мотор. Под сильным огнем зениток они идут на корабль, стоящий в порту, и Боцан, наконец, сбрасывает на него свои бомбы.
Теперь можно возвращаться. Раков старается набрать высоту, чтобы уйти от вражеского огня. Над неприятельской территорией не так уж весело очутиться с подбитым мотором. Машина с трудом, медленно лезет вверх. К ней пристраиваются остальные. Летчикам приходится итти на неполных оборотах, чтобы не обогнать командира.
Раков с беспокойством оглядывается. До аэродрома еще далеко. Если машины будут держаться за ним, они не успеют вернуться до наступления темноты. А посадка в темноте на их маленьком полевом аэродроме опасна.
После короткого раздумья командир отдает по радио приказ: «Всем самолетам оставить меня и итти на аэродром. Я дойду один».
И в первый раз за все время летчики как будто медлят с выполнением приказа. Самолеты проходят вперед, но стараются не терять командира из виду. Боцан усмехается. Он понимает, в чем дело. Понимает и Раков. Товарищам трудно оставить его над неприятельской территорией с подбитым мотором. Возможно нападение истребителей... Но Раков еще раз подтверждает приказ: «Всем итти на аэродром. Меня не дожидаться».
Самолеты скрываются. Машина Ракова идет одна слепым полетом в густых облаках. Остается полтора часа лета над неприятельской землей, над морем. Раков заботливо прислушивается к мотору: неужели подведет? Но мотор [18] работает с точностью часового механизма, и Раков с благодарностью и нежностью вспоминает про верных боевых друзей — техников и механиков.
Кабина понемногу покрывается льдом.
Раков старается найти «окно» наверху, но там никаких просветов нет. Внизу — вражеская земля.
Удастся ли добраться до базы? В это время Боцан передает, что неприятельская зона кончилась.
Декабрьский день переходит в сумерки. Раков думает о том, что слишком коротки дни для проведения хорошей операции. Он глядит на штурмана. Боцан безмятежно, как профессор на кафедре, занимается своими расчетами...
Самолет вдет на высоте четырех тысяч метров. Наконец, Боцан подает желанный сигнал. Раков стремительно, пробивая облака, ведет вниз самолет, покрывающийся льдом. На аэродроме его окружают товарищи.
{}
Глубокий рейд
Эскадрилье Ракова было поручено ответственное боевое задание. Требовалось уничтожить далекий вражеский морской аэродром.
Было известно, что аэродром имеет сильную противовоздушную защиту и поэтому нападение на него требует основательной подготовки.
Раков собрал командиров звеньев и самолетов.
Двенадцать экипажей должны были принять участие в операции. И Раков, точно перелистывая хорошо знакомую книгу, перебирал в памяти характерные особенности, способности, опыт, боевые качества своих людей. Многих из них он воспитал сам, многих знал по долгой совместной работе и мирного и боевого времени.
Командир объяснил экипажам задачу. Он не скрывал трудностей, которые ждали людей, наоборот, он подчеркнул их. Он рассказал, как представляет себе уничтожение неприятельского аэродрома:
— В хорошую погоду противник может ждать налета. Значит, для выполнения задачи хорошая погода не годится. Противник ждет удара со стороны моря. Стало быть, удар должен быть нанесен не с этого направления. Противник будет считать, что на него нападут ночью, под защитой темноты. Поэтому надо провести операцию утром или днем... [19]
Высшая боевая честь и доверие, оказанные эскадрилье, могли быть оправданы только смелым, безошибочно рассчитанным выполнением боевого задания.
Раков указал точный порядок взлета и порядок сбора в воздухе, порядок боевого строя у цели, скорости, на которых пойдет эскадрилья, и многое другое. Старший штурман уточнил маршрут. Техники и механики принялись с особым рвением осматривать материальную часть.
Вылет был назначен на восемь часов утра. Но утра не было. В сорока шагах ничего не было видно. Над аэродромом, над всей местностью стоял зимний туман. Выше клубились тяжелые серые тучи. Начал падать снег. Самолеты с самого старта должны были ринуться в густое, молочное марево. Но все это было предвидено, предусмотрено...
Взлетела зеленая ракета. Взвихрив снег, помчалось по полю первое звено. Поднялось. Второе звено шло за ним на такой короткой дистанции, которую могли позволить себе только опытные, слетанные мастера... Сбор эскадрильи в воздухе был назначен после первого разворота.
Фактически это был слепой полет в строю, полет, при котором незаметная ошибка одного пилота могла нарушить строй и движение всей эскадрильи. Тогда пришлось бы думать лишь о том, как избежать столкновения самолетов в воздухе, а не о том, как выполнить операцию. Только командир, почти безгранично верящий в себя и в своих летчиков и штурманов, мог решиться на такой маневр. И Раков решился...
Снег пошел сильнее. Тучи ниже спускались к земле. Пришлось снизиться и самолетам.
Эскадрилья пошла бреющим полетом над самым лесом.
— Скоро берег? — спросил Раков у Боцана. Штурман передал: «Уже подходим».
Но берег пропадал в вязком тумане. Вода сливалась с облаками.
«Чортова погода», — подумал Раков, хотя ему никак не нужны были ни солнце, ни ясная погода. Облака маскировали самолеты. Все шло так, как нужно. Вдруг неожиданно для Боцана Раков приказал повернуть назад. Не с моря, не с фронта, а с сущи, с тыла надо нагрянуть на аэродром! [20]
Приказ был передан по радио. Звенья сделали полный поворот. В рассчитанном пункте эскадрилья опять повернула и, прячась за облаками, полетела на цель над вражеской землей.
Теперь дорога была каждая минута — посты наблюдения могли предупредить противника о нападении.
Штурманы готовились к бомбежке. Перед летчиками вспыхнули сигнальные лампы.
Известно было, что у противника сильная зенитная оборона. Но бомбить надо было наповал, и самолеты пошли на снижение.
Погода разгуливалась. Вражеский аэродром еще не показался. Но уже ясно вырисовался небольшой островок, на котором он расположен. Вот уже видна верхушка мачты радиостанции...
Загорается красная лампочка, за ней зеленая. Когда вспыхнет белая — «так держать!», никакие отклонения от боевого курса невозможны. Летчик не уйдет с боевого курса до тех пор, пока штурман не сбросит бомбы на цель.
Самолеты идут на высоте шестисот метров — превосходная, но очень опасная высота для бомбежки. Белые лампочки горят перед Раковым, Челеписом, Кареловым, Гуреевым, Рябовым — перед всеми командирами боевых машин. Боцан, согнувшись, держится за рукоятку бомбосбрасывателя. Вот цель показалась в прорези прицела. Падают первые бомбы. Видно, как внизу в панике мечутся люди, пораженные самолетами, внезапно появившимися с суши.
Первый разрыв происходит возле ангара. Второй столб огня, дыма и обломков подымается уже над самым ангаром — прямое попадание! Солнце уже сверкает во-всю, но теперь оно не мешает летчикам. В черном дыме взлетает на воздух второй ангар... Рушится мачта радиостанции... А за первым звеном идут второе, третье... Ангары, казармы — все, что находится на аэродроме, рушится и летит вверх. Когда на цель идет последнее звено, бомбить уже почти нечего.
Финны застигнуты врасплох. Их зенитки беспорядочно бьют по нашим бомбардировщикам. Ни одного попадания!
Эскадрилья собирается к своему командиру, и Раков ложится на обратный курс. [21]
{}
Слепые полеты
Балтика не балует летчиков хорошей погодой. И это не так уж плохо. Пилоты привыкают летать во всяких условиях. Понятие «нелетная погода» становится понятием отвлеченным, теоретическим.
Раков еще в мирное время славился как специалист слепых полетов и слепых посадок. Обладая богатым опытом, он твердо придерживался правила: если хоть раз удалось сделать что-нибудь трудное и необычное, то этому трудному надо потом научиться, как нормальному, обычному.
По этому же правилу он работал и со своими учениками. В специальном отряде, где Раков был инструктором, летчики проходили как бы вторую школу, и те из них, которые попали потом на северо-западную границу, не терялись ни при каких обстоятельствах... [22]
В декабре 1939 г. Раков в сплошном тумане летел вместе с Кареловым на выполнение боевого задания. Штурманы — Боцан и Кольцов — рассчитывали курс без земных ориентиров. Самолеты упрямо лезли вверх.
Наконец, на высоте 4 700 метров нашли просвет. Пошли над облаками бреющим полетом. Попробовали сунуться в облака — началось обледенение. Пришлось опять пробивать тяжелые тучи.
Сотни километров прошли над облаками, пока по расчетам Боцана не оказались в районе цели. Начали снижение. Пробили один слой облаков, затем второй... Выбрались из них на высоте в 1 500 метров и оказались так близко от цели, что пришлось сделать всего один разворот.
Легли на боевой курс, сбросили бомбы на противника, не ожидавшего нападения, и опять нырнули в облака.
Вышли как раз над своим аэродромом.
Эскадрилье Ракова не раз приходилось летать в глубокие рейды. Во время одного из таких рейдов самолеты не сразу вышли к нужному объекту. Чтобы пробить облачность, пришлось подняться более чем на семь тысяч метров. Потратили много горючего. Боцан встревоженно доложил командиру, что горючего может нехватить на обратный путь. Раков кивнул и передал по телефону, что все рассчитано, горючего хватит. Штурман посмотрел на командира с недоумением. Он хорошо знал, что Раков не уйдет назад, не отбомбившись, а до цели было еще несколько десятков километров.
— Как выйдет командир из трудного положения?..
Наконец, самолеты очутились над целью.
Под жестоким зенитным огнем противника сбросили бомбы, скрылись в облаках и слепым полетом пошли обратно. Боцан в тревоге снова и снова делал подсчеты: «Нет, горючего нехватит. Самолет не дотянет до аэродрома». Штурман не вытерпел, оглянулся на Ракова. Командир был спокоен, невозмутимо вел самолет.
...А на аэродроме ждали техники. Они знали, что горючего только-только хватит летчикам на обратный путь. Напряженно вслушивались.
Примерно за час до того как, по всем расчетам техников, у самолетов должно было кончиться горючее, от Ракова было принято сообщение. Раков передавал, что эскадрилья возвращается на аэродром. [24]
Час прошел. Все контрольные сроки возвращения кончились.
Командиры, инженеры, пилоты выходили в поле, смотрели на запад, слушали. Смотреть, впрочем, не стоило — облака застилали все небо.
Скидан тоскливо глядел на товарищей — и они были невеселы.
— Неужели сбились? — спросил чей-то неуверенный голос. — Ведь никакой видимости... Сели где-нибудь?..
Никто не ответил. Чтобы машины Ракова сбились — такого еще не было! Но горючее — по самым оптимистическим расчетам — должно было кончиться еще полчаса назад.
И ровно через полтора часа после окончания контрольного срока, когда стали нервничать даже самые уверенные, а техники смотрели мрачнее тучи, наверху послышался гул. Пробив облака над самым аэродромом, эскадрилья пошла на посадку.
Позже, за чаем Раков рассказывал:
— Я уже давно об этом думал: а что, мол, если нехватит горючего?! И рассчитал, что каждому самолету можно дойти на одном моторе. Скорость при этом, конечно, уменьшится, но не намного, а расход горючего сократится вдвое. И экономия получиться и дойти можно!
И, улыбнувшись, закончил:
— Вот и дошли!
* * *
Когда стало известно, что Василию Ивановичу Ракову присвоено звание Героя Советского Союза и что почти весь состав его эскадрильи награжден орденами, вся Балтика приветствовала и поздравляла молодого полковника.
Советский народ и правительство высоко оценили боевые заслуги летчика-большевика, его удивительные героические подвиги, его умение воспитывать отважных пилотов и вести их в бои за нашу великую Родину.