{1955_ru}
М. ИЛЬИН, Е. СЕГАЛ

РАССКАЗЫ О ТОМ, ЧТО ТЕБЯ ОКРУЖАЕТ

Книга первая
В НАШЕМ ГОРОДЕ

КАК НАШУ УЛИЦУ ПОСТРОИЛИ

Хорошая у нас улица! Она хоть и на краю города, а не хуже, чем в центре. Дома красивые, высокие, все как на подбор. Во дворах — площадки для игр, деревья, клумбы с цветами, скамейки.
Самый большой дом на нашей улице — это номер 7-17, да и дом номер 1-5 тоже не маленький. Эти цифры на белом щитке под синим фонариком много о чём говорят тому, кто умеет понимать их язык.
Обыкновенно номера домов на улице идут подряд. На одной стороне нечётные: 1, 3, 5, 7, 9... А на другой чётные: 2, 4, 6, 8, 10... А у нас все номера двойные: 1-5, 7-17, 19-25.
Отчего же это так?
Это длинная история, сразу её не расскажешь.
Несколько лет назад на том месте, где теперь большие, новые дома, стояли маленькие деревянные домишки.
Долго жили они на свете, и трудно им стало под старость служить людям. У одного домика стены покосились. У другого кровля провалилась: ей уже не под силу было бороться с дождём и снегом. А у третьего домика крыльцо подгнило — людям приходилось прыгать через две ступеньки на третью. Детям это было нипочём, а взрослые бранились: «Этак и без ног останешься!»
Если поговорить со старожилами, они расскажут, как тяжело жилось людям когда-то в этих деревянных домишках.
Хорошие дома — со светлыми комнатами, с электричеством и водопроводом — были только на главных улицах, в центре. Квартиры там были дорогие — рабочему люду не по карману.
В центре города на окнах и на воротах часто можно было увидеть зелёные билетики. Это значило, что квартира пустует, сдаётся в наём.
А на нашей улице теснота была в домах такая, что повернуться было трудно. В каждой комнатушке по две семьи жили, разделившись ситцевой занавеской. А бывало и так: в каморке четыре угла и в каждом углу свой жилец. Духота, шум...
Дети росли в таких домах бледные, худые. Поиграть негде: во дворах грязь, из открытых помоек зловонный дух идёт. Мостовая немощёная, осенью не пройти. За водой надо ходить с коромыслом и вёдрами к речке — того и гляди, оступишься на глинистом берегу, воду разольёшь. Об электричестве и помину не было. Сидели по вечерам при жестяной керосиновой лампочке, от которой больше копоти было, чем света.
Так было в те времена, когда в России всем заправляли заводчики, помещики — люди, занимавшие квартиры и особняки в центре города.
Но вот рабочие стали сами хозяевами в стране и принялись перестраивать города, чтобы хорошо жилось всем, кто трудится. Многие города так изменились, что их теперь и узнать трудно.
Когда в Москву приезжают люди, которые давно в ней не бывали, они и глазам своим не верят. Всюду новые, многоэтажные дома.
Словно сказочные башни, поднимаются над городом высотные здания, каждое в несколько десятков этажей.
Когда их строили, над Москвой горели в тёмном небе большие огненные треугольники. Иногда они приходили в движение и медленно поворачивались то вправо, то влево. А под ними сыпались дождём ослепительные искры и вспыхивали молнии, освещающие на миг голубым светом стёкла окружающих домов.
Огненные треугольники были составлены из электрических лампочек, укреплённых на стреле подъёмного крана.
Кран поднимал наверх стальные колонны и балки и сам подтягивался всё выше и выше, по мере того как рос решётчатый каркас — стальной скелет будущего здания.
А голубые молнии вспыхивали там, где на огромной высоте работали смелые и ловкие люди, сваривающие жаром электрического пламени стальные колонны с поперечными балками.
Недолго был виден стальной каркас. Его тут же одевали в каменную одежду. Между колоннами всё выше роси кирпичные стены, а снаружи — поверх кирпича — здание облицовывалось нарядными, красивыми плитами.
Москва перестраивается не как придётся, а по плану, который, по поручению Советского правительства, составили архитекторы.
Где были узкие, кривые закоулочки и переулочки теперь пролегли широкие улицы, с высокими домами, с тенистыми деревьями, с мостовой, гладкой и чистой, как пол в комнате.
Конечно, не так-то просто перестроить огромный город, который создавался много веков. Недаром говорится: «Не вдруг Москва строилась». Но всё меньше и меньше остаётся у нас с каждым годом маленьких, старых домишек.
Дошла очередь и до нашей улицы.
Ты ещё мал был и не помнишь, как пришли к нам строители и за два года построили много больших домов. Интересно было смотреть, как они работали!
Первыми взялись за дело землекопы. Вырыли рвы — котлованы для фундамента. Ведь дом нельзя ставить прямо на рыхлую землю. Он тяжёлый, а земля мягкая. Станешь строить дом, а он и начнёт проваливаться, да при этом с одного бока осядет больше, чем с другого, покосится, даст трещины. И стройка кончится тем, что от дома останутся одни развалины.
Чтобы этого не случилось, дом ставят на фундамент: на прочную опору из кирпича, или из больших камней, или из искусственного камня — бетона.
Опору эту надо с умом строить. Если сделать её узкой, она дом не удержит. Ведь ты и сам знаешь: на лыжах и на мягком снегу не провалишься, а узенькие коньки и твёрдый снег режут.
Но мало, чтобы фундамент был только широкий. Надо ещё, чтобы он глубоко был врыт и опирался не на верхнюю, рыхлую землю, а на нижнюю, слежавшуюся и прочную. Земля наверху ненадёжная: в ней часто есть вода — от дождя или от растаявшего снега. Зимой, как только ударит мороз, вода в земле сделается льдом и лёд начнёт вытеснять фундамент из земли. А вместе с фундаментом и дом закачается.
Всё это хорошо знают строители. И поэтому они роют для фундамента достаточно глубокие рвы — котлованы, чтобы под каждой стеной была надёжная опора из камня, стоящая на прочной, сухой земле.
Прежде на стройке землю рыли заступом. А где земля была такая твёрдая, каменистая, что её заступ не брал, приходилось пускать в ход лом и кирку.
Трудная это была, работа, и много она отнимала времени, особенно если большой дом строили. А теперь землекопам помогает сильная машина — экскаватор.
Когда у нас на улице дома строили, экскаватор вынимал землю из котлованов такой лопатой, какая прежде и во сне никому не могла присниться. Лопата эта зубастая. Она вгрызается в землю стальными зубами, набирает её, словно в пасть, и высыпает в грузовик.
Этакой лопатой нетрудно работать, если, конечно, уметь ею управлять.
Сидит на экскаваторе в будочке машинист и на рычаги нажимает. А экскаватор каждого его движения слушается: то в одну сторону повернётся, чтобы землю набрать, то в другую, чтобы в грузовик землю высыпать. Не успеет один грузовик уйти, как уж другой подходит — порожний.
Землекопу только и остаётся, что зачищать края котлована да подравнивать.
Быстро сделали землекопы своё дело и перешли на соседний участок вместе со своим могучим работником — экскаватором.
Там землекопы стали копать котлованы для второго дома.
А тем временем на первом участке бетонщики принялись фундамент строить. С ними тоже большая машина пришла — бетономешалка. Это такая машина, которая умеет искусственный камень делать — бетон.
Делает она его из серого порошка — цемента, из песка и из битого камня — щебня. Бетономешалка смешивает их с водой, пока не получится что-то вроде теста.
Камню полагается быть твёрдым, на то он и камень. Недаром говорят: «твёрдый, как камень».
А бетон, когда его только что сделали, такой мягкий, что ему можно какую угодно форму придать. Если, скажем, бетоном ящик наполнить, да поплотнее набить, да дать затвердеть, получится каменная плита как раз по форме ящика.
Ну, да что тут объяснять: кому из вас не приходилось из песка пирожки делать! Какая формочка, такой и пирожок получается. Да только пирожок из песка недолго живёт, рассыпается. А бетонная плита чем дольше, тем твёрже делается.
Всё это каждый мог бы увидеть, когда бетонщики на нашей улице работали. Они сделали для фундамента деревянную форму — опалубку — и набили в эту огромную форму бетон.
А потом бетонщики перешли на второй участок, где землекопы уже успели для фундамента котлованы приготовить.
Стали бетонщики второй дом строить, а землекопы уже за третий принялись.
Так и шли вдоль улицы строители один за другим: за землекопами — бетонщики, за бетонщиками — каменщики.
Каменщики тоже со своим работником пришли, да ещё с каким силачом! Рост у него великанский, выше десятиэтажного дома. Рука у него только одна, да зато в двадцать раз длиннее руки человека. Он может сразу поднять четыреста штук кирпичей, или лестницу с двенадцатью каменными ступеньками, или целую перегородку весом в пятнадцать тонн.
Зовут этого великана — башенный кран. Посередине у него — будочка со стеклянными стенами. В будочке — человек, крановщик.
Человек сидит так высоко, что совсем крошечным кажется.
Вот он что-то сделал рукой — а что, снизу не видно. И кран-великан послушно пошёл вдоль дома. Крановщик на что-то нажал. Кран повернулся к дому и стал быстро поднимать наверх ящик с кирпичом. Дошёл яшик до самого верхнего этажа, а там уже рабочие дожидаются, чтобы принять его и выгрузить.
А в прежние времена людям приходилось таскать кирпич на собственной спине. Подносчиков кирпича называли козоносами. Называли их так потому, что они носили кирпичи на «козе» — не на живой козе, а на деревянной.
Кирпичи накладывали на носилки с двумя загнутыми ручками. Эти ручки были похожи на козьи рога. Оттого-то и называли носилки «козой». «Козу» ставили на такой станок вроде стола, чтобы не с земли брать: с земли её поднимать ещё тяжелее.
Потом, положив на «козу» штук тридцать кирпичей, человек взваливал её себе на спину так, чтобы рога «козы» легли ему на плечи. Много для этого надо было силы, да и привычка нужна была. А кто без привычки взвалит на себя «козу», тот, бывало, так и садился вместе с ней на землю.
А ведь с этаким грузом приходилось по шатким доскам на четвёртый, на пятый этаж подниматься. Вот как прежде на стройке работали.
А сейчас, когда на нашей улице дома строили, никаких козоносов и в помине не было. Зачем людям надрываться: пусть для них кирпич машина таскает.
Быстро шла работа у каменщиков. Особенно хорошо работал один молодой мастер. Как-то раз вышел он утром на работу и видит: под тем рядом кирпичей, который он вчера под конец дня сложил, висит плакат. А на плакате большими буквами написано:
ПРИВЕТ ЛУЧШЕМУ КАМЕНЩИКУ НАШЕЙ СТРОЙКИ!
Удивился мастер и говорит своему подручному:
— Ну, теперь держись, брат! Стыдно будет, если плакат у нас недолго прогостит.
Принялись они ещё лучше работать. Стена под руками у мастера ещё быстрее расти стала.
К концу дня поглядел он на стену, видит — плакат далеко внизу остался.
Приходит на другой день, а плакат опять у верхнего ряда кирпичей. Так и пошло у них с этого дня: он днём изо всех сил старается повыше от плаката уйти, а плакат к утру опять его догоняет. Вместе они до самого верхнего этажа и добрались.
Стал молодой мастер самым знаменитым каменщиком на всей улице.
А ведь работа у каменщика не простая. Это нелёгкое дело — из маленьких кирпичиков большой дом сложить. Тут без уменья и сноровки не обойдёшься.
Чтобы стены не развалились, кирпичи надо правильно положить и скрепить между собой.
Столяр скрепляет материал клеем, портной — нитками, плотник — гвоздями, а каменщик — раствором. Раствор — это тесто из цемента или извести и песка. Когда такое тесто попадает в щёлку между двумя кирпичами, оно чем дальше, тем твёрже делается и так скрепляет кирпичи, что их потом ни за что не разнимешь.
Маленькой лопаточкой с изогнутой ручкой каменщик набрасывает раствор на нижний ряд кирпичей. А на раствор кладёт кирпичи верхнего ряда. Да кладёт их не как придётся, а так, чтобы щель против щели не приходилась, чтобы шов со швом не совпадал.
Если правильно сложить стену, она сотни лет простоит. Есть старые дома, которые тысячу лет простояли, а всё ещё целы...
Пока в доме каменщики стены кладут, другие рабочие перегородки ставят, балки укладывают, полы на балках настилают, потолки подшивают, водопровод, электричество и телефон проводят, батареи для отопления устанавливают.
И вот достроили они дом до самой крыши.
Теперь настало время взяться за дело кровельщикам.
И опять все, как в очереди, дальше передвинулись. Землекопы начали котлованы для четвёртого дома копать, бетонщики взялись за фундамент третьего, каменщики стали класть стены второго, а кровельщики принялись строить кровлю первого. За кровельщиками пришли штукатуры и маляры. А за ними явились те, которые были в очереди последними, для которых дом-то и был выстроен. А для кого дом был выстроен?
Для таких же трудящихся, как и его строители: для каменщиков и сталеваров, для учителей и врачей, для слесарей и наборщиков, для учёных и инженеров. Жильцы не пришли, а приехали на грузовиках и привезли с собой столы и стулья, шкафы и буфеты, кровати и диваны, чашки и тарелки, книги и игрушки.
Кто привёз с собой кошку, кто клетку с птичкой, кто собаку.
И вот в первом доме уже щегол на верхнем этаже заливается и кошка сидит на подоконнике в нижнем. Во втором доме ещё только электричество проводят. В третьем потолок штукатурят. В четвёртом крышу кроют. В пятом стены кладут. В шестом фундамент закладывают. В седьмого котлованы для фундамента копают. А в восьмом только ещё разбивку делают — размечают, где фундамент класть.
Стоят теперь у нас на улице в два ряда двенадцать братьев — двенадцать домов. Самый старший — первый, его раньше начали строить, раньше и кончили. А самый младший — двенадцатый, в него только сейчас переезжают.
Во дворах цветы цветут, дети в волейбол играют. В каждом доме лифт вверх и вниз ходит. У ворот нарядные машины стоят.
Трудно поверить, что ещё совсем недавно всё это существовало только на бумаге — на огромных листах плотной бумаги, где архитектор начертил и планы домов, и их вид снаружи, и их устройство внутри.
Ну, так вот, теперь тебе должно быть понятно, почему на нашей улице такие странные номера. Где прежде стояли маленькие домишки с номерами 1, 3, 5, теперь один большой дом номер 1-5. Где было шесть домиков с номерами 7, 9, 11, 13, 15, 17, теперь на весь квартал протянулся громадный домище номер 7-17.
Как-то раз шли по нашей улице двое: один — пожилой, седоусый, а другой — мальчик. Остановились они около дома номер 1-5. Седоусый и говорит:
— Видишь, какой большой! Это мой дом.
Пошли дальше. Остановились около дома 7-17. Седоусый и говорит:
— Видишь, какой большой! Это мой дом.
Пошли дальше. Остановились около следующего дома. Седоусый опять говорит:
— А этот ещё больше, ещё лучше. Это тоже мой дом. И вон на той стороне, где кино, тоже мой дом. Да на этой улице, почитай, все дома мои.
Удивился мальчик:
— Вы, дяденька, шутите. Не может же один человек сразу во всех домах жить!
А седоусый смеётся:
— Живу-то я в одном доме, а штукатурил их все. Иду мимо, и сердце радуется: мои дома!

МАШИНЫ НА НАШЕЙ УЛИЦЕ

Сколько у нас на улице машин! Бегут они одна за другой, и конца им нет. Это всё твои знакомые. Ты их по именам знаешь. Вот «Победа». Вот маленький «Москвич». Он может везти только четырёх человек, включая шофёра. Зато и бензину ему нужно немного.
А что это за большая, сильная машина? Она шутя обогнала и «Победу», и «Москвич», и троллейбус.
Это «ЗИС-110». В её названии каждая буква — слово: «3» — завод, «И» — имени, «С» — Сталина.
Бывает, остановится на улице трамвай или троллейбус. Отчего он остановился? Оттого, что с проводом что-то случилось. Надо бы провод починить, да как до него достанешь? Он высоко.
Тут-то и приходит машина «Скорая техническая помощь». На машине столб, а на столбе круглая площадка с перилами. На площадке стоит человек. Это мастер, который умеет чинить провода.
И вот столб начинает расти и поднимать вверх площадку с человеком. Смотришь, мастер уже достал до провода и чинит его.
А то есть ещё машины, которые дорогу от снега расчищают.
Прошлой зимой на улицах Москвы было очень много снега. С самого раннего утра дворники принимались убирать снег. А он всё падал и падал.
Снег мешал людям ходить и ездить. Решили они позвать на помощь чудесную лопату.
Видал ли ты, как работает чудесная лопата? Она идёт по улице, загребает снег лапами и перебрасывает его в грузовик.
Летом чудесная лопата отдыхает.
А за дело берётся машина-лейка. Она поливает, моет улицы.
Идёт эта огромная лейка, а из неё вода в обе стороны двумя фонтанами брызжет. Сквозь брызги солнечные лучи пробиваются и дробятся на разные цвета, как в гранёном стекле.
Ты, конечно, не раз видел: стоит на небе радуга — один конец за облаками, другой — за лесом. А тут не на небе, а на московской улице — маленькая многоцветная радуга. И не стоит, а движется прямо на тебя в облаке из брызг. Руку протянешь — до радуги достанешь.
Хорошая у нас улица! Вдоль тротуаров растут тенистые липы. Они большие. У них такой вид, как будто они здесь и выросли. А кто на нашей улице живёт, тот знает, что липы к нам только недавно приехали.
Это в старину деревья всегда на одном месте стояли. А теперь их на машинах возят и пересаживают, если надо. Да ещё делают это летом — в июне, в июле, — когда липа в полной листве.
Липу выкапывают с корнями и землёй. Чтобы корни не повредить и землю не рассыпать, липу везут в деревянном ящике, как цветок в горшке. Но цветок — маленький, а дерево — большое, тяжёлое. Как его поднять да в яму посадить?
Тут берётся за дело машина-грузчик. Она снимает липу с грузовика и опускает корнями в яму.
Вокруг люди стоят и смотрят, как ловко механик управляет машиной: никого не стукнет, осторожно своё дело делает.
И вот уже липа живёт в городе, на шумной улице. А ещё утром она жила у себя дома — в тихой роще, за сотни километров отсюда...
Недавно на нашей улице укладывали в землю трубы. Их укладывали, чтобы запереть в них Синичку.
Синичка — это не птица, а речка. Она раньше текла по земле, по улице. А теперь её заперли, как в темницу, в подземные трубы, чтобы она не мешала людям. Трубы такие большие, что ты мог бы разгуливать внутри не сгибаясь.
Чтобы укладывать трубы, опять позвали на помощь ту машину, которая деревья сажала. Она, как рукой, брала огромную трубу и опускала её на место.
Такая она ловкая, сильная!
Посмотри себе под ноги. Эту мостовую на улице тоже машины строили.
Вот сейчас как раз мостовую покрывают асфальтом.
По улице идёт машина-укладчик. Она укладывает ровным слоем чёрный горячий асфальт и тут же прибивает, трамбует его, чтобы он плотнее был, да ещё разглаживает сверху гладилкой.
К укладчику то и дело подходит грузовик-самосвал. Это такой грузовик, который сам сваливает груз куда надо. Самосвал отдаёт укладчику запас горячего асфальта и отправляется за новым грузом. И вот уже на мостовой дымится асфальтовая каша. Она быстро стынет, делается твёрдой. Прежде чем она затвердеет, надо её уплотнить и разгладить. Ведь мостовая должна быть гладкой, без единого бугорка, чтобы машинам легко было бежать, чтобы скатертью лежала перед ними дорога.
Скатерть гладят утюгом. И для дороги тоже придумали утюг — громадный стальной каток. Его руками не покатишь. Для этого нужен могучий мотор.
Ты, вероятно, не раз видел, как ходит по горячему асфальту и гладит его неповоротливый с виду, тяжёлый каток.
Теперь давай посмотрим снова на нашу улицу. Трудно было бы такую улицу построить, если бы не было у нас машин. Машины помогали рабочим строить дома, машины сажали деревья, машины укладывали асфальт, и машины бегут теперь по этому асфальту.

МЕТРО

Название этого рассказа ты сам впишешь в приготовленную для него рамочку, когда разгадаешь семь загадок, ответишь на семь вопросов. Только отвечать надо покороче: ведь в рамочке мало места. На все семь вопросов надо дать один ответ.
Где никогда не бывает ни дождя, ни снега?
Где тепло зимой и прохладно летом?
Где ночью светло, как днём?
Где река течёт над головой у людей?
Где нет постоянных жителей, а есть только приезжие?
Где время отсчитывают часы без стрелок?
Где лестницы сами движутся, а двери сами открываются?
Ты уже, должно быть, догадался.
На все семь вопросов один ответ: в метро. Теперь ты знаешь, как нужно назвать этот рассказ.
Кто был в Москве, тот бывал и в метро. А кто сам не бывал, тот от людей слыхал, что под Москвой есть подземный город — со своими улицами, с мраморными дворцами. По подземным улицам — туннелям — бегут от дворца к дворцу нарядные электрические поезда.
Там — в этом подземном царстве — всё не такое, как наверху. Наверху день сменяется ночью. А внизу всегда светло, там не разберёшь, что сейчас — день или ночь, утро или вечер.
Откуда же под землёй свет?
Это не сразу и поймёшь.
В одном дворце свет льётся с потолка. Светло, как днём, а ламп не видно — так они хорошо спрятаны.
В другом дворце свет бьёт вверх из мраморных чаш, словно вода в фонтане.
В третьем — высятся рядами хрустальные светильники.
В четвёртом — цепью светильников опоясаны купола.
По бесчисленным проводам бежит к светильникам электрический ток и разгоняет ярким светом подземную тьму.
В подземном городе никогда не бывает ни дождя, ни снега, ни жары, ни мороза.
Наверху метель. Люди бегут, подняв воротники, нахлобучив шапки.
А в метро спокойно, тихо. Если бы ты не промёрз только что на улице, ты и не сказал бы, что сейчас зима.
Летом — наоборот. Наверху жарко, душно, а в метро прохладно.
Тут погода слушается человека.
Воздух в метро свежий и чистый. Там есть такие машины — вентиляторы, которые помогают проветривать подземный город.
Видал ли ты в Москве, в парках и скверах, большие каменные будки?
С каждой стороны этих будок по высокому окну с железной решёткой. Решётка такая частая, что сквозь неё ничего не увидишь. А внутри что-то гудит. Ты, вероятно, не раз думал: что в этой будке гудит?
Такая будка для метро — всё равно что нос или рот для человека.
Сквозь решётчатые окна метро вдыхает свежий воздух. Будка для того и поставлена среди деревьев, среди зелени, чтобы воздух в неё шёл посвежее. Из будки воздух идёт вниз — в глубокий колодец. А там, внизу, стоит могучая машина — вентилятор. Это она гудит.
Вентилятор втягивает в себя воздух и потом гонит его дальше — на станцию. А другие вентиляторы выгоняют испорченный воздух наружу.
Но почему в метро прохладно летом и тепло зимой?
В зимнее время, когда воздух холодный, его впускают на перегонах и заставляют идти на станцию длинной дорогой — по подземным коридорам-туннелям, чтобы он успел по пути прогреться.
А летом свежий воздух впускают на станциях, а выпускают на перегонах, когда он уже прогрелся.
Поезда тоже помогают проветривать подземный город. Когда они мчатся по туннелям, они толкают вперёд застоявшийся, душный воздух. Воздуху некуда деваться, и он вырывается наверх через устроенные для этого выходы.
Вот отчего в метро не душно, хотя там всегда очень много народу.
Быстро ходят поезда под землёй, им никто не мешает мчаться во весь опор, никто не пересекает дорогу.
Наверху люди ездят в автобусах, в трамваях, в троллейбусах. За то время, что трамвай пройдёт с остановками три километра, а троллейбус и автобус — четыре, поезд в метро пролетит целых десять километров.
Сколько же людей перевозит метро за день?
В каждом вагоне помещается человек двести, а вагонов — шесть или четыре. Кто считать умеет, тот сразу скажет, сколько человек везёт поезд, когда он полон.
А поездов сколько?
Чтобы их сосчитать, надо посмотреть, часто ли они ходят.
Тут могут помочь часы, которые есть на каждой станции.
Часы эти особенные — без стрелок, а время отмеряют очень точно. Как только отойдёт от станции поезд, часы начинают отсчитывать время, чтобы люди знали, давно ли прошёл поезд, долго ли ещё ждать следующего.
Каждые пять секунд на часах загораются одна за другой цифры, словно по кругу бегут: 5, 10, 15, 20 — и так до 60. Пробежит шестьдесят секунд, и сразу посередине загорается большая цифра 1. Это значит, что после отхода поезда прошла минута.
Пройдёт ещё шестьдесят секунд — загорается цифра 2. Но за это время подошёл уже следующий поезд, забрал пассажиров и отправился в путь. Часам приходится начинать счёт сначала. В поезде тысяча двести пассажиров, а поезда ходят через две минуты или даже ещё чаще.
Вот и подсчитай, сколько народу может проехать за день в метро по всем его линиям. Пожалуй, сразу и не сосчитаешь.
За два дня метро может перевезти всех жителей Москвы, если каждый прокатится только по одному разу из конца в конец.
За два месяца метро могло бы перевезти столько народу, сколько живёт во всей нашей стране.
А за два года оно перевезло бы всех людей, какие только есть на свете. Быстро мчатся поезда под землёй: через каждые две минуты — поезд. Но почему же они не сталкиваются, почему задние не налетают на передние?
В каждом поезде есть машинист. Он всё время держит руку на кнопке, которая включает и выключает мотор.
Машинист смотрит сквозь стекло и, если завидит вдали красный сигнал, сразу выключает мотор и останавливает поезд.
А кто же зажёг красный сигнал? Какой-нибудь человек?
Нет, не человек, а тот поезд, который идёт впереди.
Поезд так хитро устроен, что сам умеет зажигать на светофоре красный и зелёный огни.
Красный огонь — путь занят.
Зелёный огонь — путь свободен.
Ну, а если машинист зазевается и проскочит мимо красного сигнала? Этого быть не должно. Машинисты в метро — народ опытный, проверенный. Они знают, что в их руках жизнь многих людей.
Но ведь машинист может внезапно заболеть и пропустить красный сигнал не по своей вине.
Что будет тогда с поездом?
На этот случай придумана умная штука — автостоп.
Это прибор-сторож. Он всё время настороже. И если только передний вагон пройдёт мимо красного сигнала, автостоп сразу затормозит, застопорит поезд: «Стоп! Дальше ни с места!»
В метро всё устроено так, чтобы люди могли ездить, ничего не боясь.
Вот ты едешь в поезде и даже не знаешь, что за поездом следит со станции дежурный. Он-то и управляет всем движением.
Тебе ещё далеко до станции, а дежурный сквозь землю видит, как идёт по туннелю твой поезд.
Но разве может человек смотреть сквозь землю?
Оказывается, может.
Для этого на конечной станции у командира движения — у диспетчера — на стене светящаяся карта. На ней разноцветными линиями и значками изображены пути, разветвления, стрелки, сигналы.
Глядя на эту карту, диспетчер видит, как бегут поезда по линиям.
Каждый поезд посылает о себе сигнал, весточку: «Я иду!»
Диспетчер может отсюда, не сходя с места, перевести стрелку на путях, чтобы направить поезд на другой путь.
Он управляет движением издалека. Как же это ему удаётся сделать?
А тут человеку помогает электрический ток.
Ток бежит по проводам на станцию и заставляет светиться карту на стене у дежурного.
И тот же электрический ток передаёт стрелкам приказ дежурного, переводит поезда с одного пути на другой.
За несколько минут не расскажешь обо всех чудесах метро.
Там вагоны сами сцепляются в поезда.
Там двери сами открываются и закрываются.
Там лестницы сами несут людей вверх и вниз.
Лестницы эти не сплошные, а составлены из отдельных ступенек, как из звеньев. Каждая ступенька катится на роликах по рельсам, словно тележка. А тянет ступеньки наверх цепь, к которой они все приделаны.
Дойдя доверху, цепь со ступеньками уходит под пол и возвращается вниз за новыми пассажирами. И поручни тоже бегут над ступеньками, не отставая от них. Впрочем, это только кажется, что всё здесь делается без людей, само собой. Ведь и машины-автоматы тоже приводятся в ход людьми.
Много в метро чудесных машин, которые помогают людям быстро и безопасно передвигаться под землёй.
А сколько удивительных машин работало, когда строили метро!
Но и тут удивляться надо не машинам, а советским людям, которые создали и эти машины и весь подземный город.
Ты думаешь, легко было строить под землёй дворцы и туннели? И не просто под землёй, не под пустырём каким-нибудь, а под громадными домами, под улицами Москвы.
Надо было вынуть из-под Москвы целые горы песка, глины, камня, да при этом не попортить мостовых, не задеть труб, несущих газ и воду, не порвать электрических и телефонных кабелей — проводов.
Кое-где линии метро пришлось прокладывать под руслом Москвы-реки. Вот и получилось, что река там течёт у людей над головой.
Но больше всего хлопот доставили строителям не наземные, а подземные реки.
Подземные реки размывали песок и глину. Вода увлекала с собой песчинки, и пропитанный водой песок становился плывуном, начинал двигаться, обваливаться там, где шла работа.
Чтобы можно было работать, приходилось во многих местах откачивать воду насосами.
Против воды пустили в ход воздух. Его накачивали вниз по трубам, и воздух отжимал воду, отгонял её прочь, высушивал песок. А тогда уже песок легче было вынимать при постройке туннеля.
Против воды пустили в ход холод.
В плывун гнали по трубам очень холодную жидкость. Она замораживала песок, делала его твердым. И после этого с ним уже легче было иметь дело. Он переставал «плыть», мешать людям работать.
Вот как умно и смело наши инженеры и рабочие строили под Москвой чудесный подземный город — метро.
Но пора хоть под самый конец сказать, что же это за слово такое — «метро», откуда оно взялось.
В разговоре мы часто для простоты сокращаем слова, из длинных делаем короткие. Так было и со словом «метро». Если его не сокращать, надо говорить «метрополитен». Произошло это длинное слово от другого, тоже длинного: «метрополис». «Метрополис», если перевести на русский язык, значит: главный город, столица.
Метро — это столичная дорога.
Такие подземные дороги есть и в других столицах — в Берлине, в Лондоне, в Париже.
Красивый город — Париж, столица Франции. Там по широким тенистым бульварам бегут дорогие, нарядные автомобили.
А в метро там сыро и душно, как в бане. Стены грязные, увешанные объявлениями.
За границей строители метро заботились только об одном — чтобы оно перевозило больше людей. А о том, чтобы станции радовали глаз, чтобы ездить было удобно и приятно, никто и не думал. За маленькие деньги больших удобств не купишь. А кто побогаче, тот в метро не поедет.
Иначе рассуждали строители нашего метро.
Они помнили, что каждый день сотни тысяч москвичей и гостей Москвы будут спускаться по лестницам метро, чтобы ехать на работу, в школу, в университет, в театр, в библиотеку. Как же не позаботиться о том, чтобы воздух в метро был чистый, свет — приятный, вагоны — удобные, станции — красивые? Ведь ездить там будут советские люди. А советский человек — хозяин своей страны.

КАК РЕКА ПРИШЛА К ТЕБЕ В ГОСТИ

Ты открыл кран и подставил чашку. В кране что-то зафыркало, и в чашку полилась струёй холодная, чистая вода.
Откуда вода пришла? Из реки. Но от твоего дома до реки далеко. Как же вода добралась до крана? И как она смогла подняться на пятый этаж?
Об этом путешествии воды и пойдёт сейчас рассказ.
Каждый знает, как вода выходит из водопровода: открыл кран — вода и полилась.
А как вода входит в водопровод?
Далеко за городом стоит на реке, у самого берега, башенка. Окна у неё не над водой, а под водой. В эти окна день и ночь вливается сквозь решётки вода.
Подходят рыбы к окнам, заглядывают в башенку, а войти не могут: решётка не пускает. А за решёткой есть ещё мелкая сетка. Сквозь сетку даже рыбьи дети — мальки — и те не пролезут.
Конечно, было бы неплохо, если бы на кухне из крана выскакивали вместе с водой ерши и пескари. Подставил под кран кастрюлю — вот тебе и уха на обед! Но ерши и пескари всё равно до крана не добрались бы, а только засорили бы водопровод.
Река много чего несёт с собой: и речную траву, и щепки, и листья с деревьев... Потому-то в башенке и сделаны решётки и сетки, чтобы не пускать в неё непрошенных гостей.
Тихо вокруг, безлюдно. Только изредка пройдёт по берегу или проедет верхом речной милиционер. Он смотрит за порядком на реке.
А порядки в этих местах строгие.
Здесь запрещено купаться и кататься на лодках. Здесь нельзя стирать бельё, пасти коров и даже просто гулять.
Для чего же тут заведены такие строгие правила?
Для охраны реки.
А зачем реку охранять? Разве её украсть могут?
Нет, украсть её, конечно, не могут. Охрана нужна для того, чтобы в реку ничего не бросали, чтобы воду не мутили. Если в воду попадёт грязь, эта грязь может добраться и до крана. И люди, которые будут пить такую воду, могут заболеть.
Но не только люди — река сама мутит свою воду. Она размывает берега и уносит с собой комочки земли, глину, песок. Особенно мутной бывает вода весной. Тогда со всех сторон бегут к реке ручейки и несут в неё всё, что им удалось захватить по дороге.
Во время весеннего половодья или после сильных ливней вода делается иной раз коричневой, как кофе, или белой, как молоко. Но от такого кофе и от такого молока пользы мало.
Для машин на заводах вода может быть и не совсем чистой, но для питья и для мытья её обязательно надо очищать. И вот сильные насосы гонят воду из башенки но трубам на станцию очистки.
Станция очистки недаром называется станцией. Здесь воде приходится замедлять бег, отдыхать на пути от реки к крану.
Когда вода быстро бежит, у неё хватает силы тащить и комочки земли, и песок, и глину. Горные ручьи даже большие камни сносят по склонам в речные долины. А чтобы вода побросала то, что она несёт, надо заставить её течь как можно медленнее.
На станции очистки вода медленно проходит через огромный бак — высотой с двухэтажный дом. Здесь она роняет на дно ту грязь, которую принесла с собой.
А чтобы грязь садилась на дно быстрее, делают вот что: к воде добавляют такое вещество, которое сразу обращается в большие белые хлопья. Посмотришь в бак — кажется, будто в воде снег идёт.
Хлопья падают на дно и забирают с собой по пути грязь.
Вода выходит из бака налегке — только с еле заметной мутью.
На глаз она может даже показаться чистой. Но глазу тут верить нельзя. Если посмотреть сквозь увеличительную трубу — микроскоп, оказывается, что в каждой капле воды есть жители. Самые маленькие из них, похожие на палочки и запятые, — это бактерии.
Решётки и сетки в башенке не пропустили рыб и речную траву. Но они не могли задержать существ, невидимых простым глазом. А задержать их надо. Ведь среди них иногда попадаются такие зловредные бактерии, от которых человек может заболеть.
Как же сделать, чтобы ни одна бактерия не могла пробраться в водопровод? Какой заставой преградить путь невидимому врагу? Рыбу легко не пустить: поставил решётку — и готово.
А можно ли построить такую частую решётку, чтобы даже невидимые глазом бактерии не могли сквозь неё проскользнуть?
Такую решётку сделать можно, только не из железных прутьев, а из камешков и песчинок.
Отстоявшаяся в баке вода идёт в большой, светлый зал. Пол там выложен белыми кафельными плитками. Посередине — проход, а по сторонам — бассейны вроде маленьких четырёхугольных прудов.
В бассейнах дно не сплошное, а со щелями — чтобы вода могла проходить насквозь. На дне лежит слой мелких камешков, и на камешках — толстый слой песка. Вода просачивается сквозь песок, а грязь и бактерии в нём застревают.
Но ведь бактерия во много раз меньше песчинки. Промежуток между двумя песчинками — для неё всё равно что широкие ворота. Что же задерживает её в этих воротах?
Дело тут вот в чём. Когда речную воду пропускают сквозь песок, она обволакивает песчинки тоненькой плёнкой из бактерий и мельчайших водорослей. Вот к этой-то живой плёнке и прилипают бактерии, странствуя по извилистым ходам между песчинками. Выходит, что сами бактерии помогают людям очищать воду от бактерий.
В зале, где процеживают воду, пусто и тихо. Вода в бассейнах кажется неподвижной. Можно подумать, что здесь и работы никакой не делается.
По проходу прогуливается человек в чистом халате, в войлочных туфлях. Свои сапоги он оставил при входе, чтобы не занести грязь с улицы.
Кажется, что он только любуется водой в бассейнах. А на самом деле он смотрит, хорошо ли идёт работа. Если вода чересчур медленно просачивается, значит в песке накопилось слишком много грязи. Человек подходит к доске, на которой много кнопок. Он нажимает кнопку, и сразу одни трубы закрываются, другие открываются. Вода перестаёт идти в загрязнённый бассейн, а идёт в другой — промытый.
Вода из этого зала выходит совсем прозрачная. И всё-таки некоторым бактериям удаётся прорваться.
На станции очистки есть комната, где стоят на столах микроскопы и всякие другие приборы. За столами работают люди в белых халатах — лаборанты. Они проверяют воду, смотрят, не пронесла ли она тайком невидимых врагов человека.
И если лаборант находит под микроскопом такого врага, он сразу даёт знать об этом всем, кому нужно.
Речным милиционерам даётся приказ: узнать, кто и где загрязнил воду. Может быть, за несколько километров от станции выстирали в реке бельё, снятое с больного, и река принесла заразные бактерии с собой.
Чтобы убить и такого прячущегося врага, к воде добавляют яд — жёлтый едкий газ хлор. Добавляют его чуть-чуть, чтобы он людям не вредил. Люди даже не почувствуют запаха хлора, когда будут пить воду. А чтобы погубить бактерии, и этого будет довольно.
И вот вода прошла через станцию очистки. Её уже можно пить. Но как её доставить отсюда в город тем, кому она нужна?
До города далеко, и дома там высокие — во много этажей. Как сделать, чтобы вода пошла так далеко и так высоко?
Когда вода течёт на воле, она бежит вниз, куда её собственная тяжесть тянет. Ты ведь знаешь: бежать с горы легче, чем в гору карабкаться.
Оттого-то вода и течёт из ручья в речку, из речки в реку — всё ниже и ниже, пока не доберётся до самого низкого места, до моря.
А в водопроводе вода должна идти не вниз, а вверх, не в море, а в город, не туда, куда легче идти, а туда, куда люди велят, — хоть на десятый этаж.
Сама вода ни за что вверх не пойдёт. Вот и приходится её гнать силой.
Для этого воду ведут со станции очистки на следующую станцию, которая называется насосной.
Там могучие насосы толкают воду в подземные трубы — водоводы.
Водовод — большая, просторная труба, и тянется она на много километров.
Как по руслу подземной реки, добирается вода по водоводу до города и там расходится по другим трубам, не таким толстым.
На воле ручьи текут в реки. А тут, наоборот, реку заставляют разбегаться во все стороны ручейками.
Эти ручейки, заключённые в трубы, идут к домам и поднимаются на самые верхние этажи.
Ты открыл кран. Вода сильной струёй бьёт из крана. Почему она так нетерпеливо рвётся из трубы? Потому, что её с силой гонят могучие насосы насосной станции.
Но бывает, что насосы останавливаются для ремонта. Как быть тогда? Неужели оставить дома без воды?
Нет, на всякий случай воду запасают в водонапорных башнях.
Ты, вероятно, не раз видел высокие башни с круглым домиком наверху. Тебе, может быть, и самому хотелось подняться по узкой лесенке, посмотреть, что там такое. А там огромный круглый бак с водой. Настоящий пруд — только не на земле, а высоко над землёй — над домами и деревьями.
Башню строят такую высокую для того, чтобы вода из бака шла сильным напором и могла подниматься на верхние этажи.
Так река приходит к тебе домой из-за города. Она приходит налегке — без своего обычного груза: без рыб, без водорослей, без мусора, без мути, без бактерий.
Вода приходит к тебе в гости, но не такая, как на воле, а чистая, прозрачная.
Она уже не течёт, как ей хочется. Она стала послушной. Она будет литься тоненькой струйкой или бить ключом, смотря по тому, что ты ей прикажешь.
Не так-то просто было воду приручить и привести к тебе. Её охраняли конные и пешие речные милиционеры. Её проверяли лаборанты и доктора.
Инженеры и рабочие-водопроводчики построили для неё длинный путь и станции на этом пути.
Бывает, что воду берут не из реки и не из озера, а из-под земли. Тогда приходится пробивать землю, бурить в ней скважину, чтобы добраться до воды. А вода течёт иногда очень глубоко, под толстыми слоями песка, глины, камня.
В скважину опускают трубы. А если вода на большой глубине, туда опускают и насосы, чтобы они качали воду наверх.
Всё это нелёгкая работа. Для неё нужно немало умения и знания.
И теперь, когда ты будешь пить воду и мыться, тебе будет понятно, что такое водопровод и как много людей должно было поработать, чтобы ты мог одним поворотом крана вызвать к себе воду из реки или из земных глубин.

НЕВИДИМЫЙ РАБОТНИК

Есть у нас работник. Его никто не видел, но знает его каждый. Он всё умеет делать, да ещё как быстро! Утром скажешь ему:
«Вскипяти чай!»
И через пять минут вода в чайнике уже кипит ключом.
Прикажешь ему: «Свари кашу на обед!»
И каша уже пыхтит в кастрюльке — того и гляди, уйдёт через край. Нужно бельё погладить — он и эту работу знает.
Вечером, как только темно станет, он лампу засветит.
Гости ещё на лестнице, а он уже кричит:
«Идите дверь отворять!»
С ним не соскучишься. Он и песни умеет петь и сказки рассказывать.
Да такой понятливый и послушный! Ты только рукой шевельнёшь, а он уже твоё желание знает и торопится его исполнить.
Дома он всем помогает, да и на улице без него не обойтись.
Надо тебе на другой конец города попасть — пешком ты бы целый день плёлся, еле живой дошёл бы. А он тебя за четверть часа туда доставит. Он хоть и безрукий, а мастер на все руки. На постройке дома он кирпич наверх таскает. На заводе он железо куёт и сталь режет. На мельнице зерно мелет. На обувной фабрике помогает людям сапоги шить. Он приходит всюду по первому зову. И днём и ночью — всегда он готов работать.
Кто же он такой — этот проворный, послушный, неутомимый работник? Как его зовут? И откуда он приходит?
Зовут его — электрический ток. А откуда он приходит, это ты сейчас узнаешь.
Посмотри-ка на электрический утюг, на электрический чайник, на электрическую плитку, на настольную лампу. Вещи это разные, а чем-то они друг на друга похожи. Чем же?
И у чайника, и у утюга, и у лампы, и у плитки есть длинный хвостик — электрический провод. Этот провод — дорожка, по которой проходит электрический ток.
Поройся в ящиках стола, разыщи кусочек провода и сними с него одёжку. Сверху он одет в матерчатое платье. Под матерчатым платьем у него резиновая рубашка. И только тогда, когда ты снимешь с него эту рубашку, ты увидишь сам провод — пучок тонких медных проволочек. Вот по этим проволочкам ток и попадает в лампу или в чайник.
А одеты проволочки в резиновую рубашку, для того чтобы ток не уходил куда не следует.
Если по проводу идёт ток да провод голый, не трогай его руками, а не то электрический ток из провода побежит тебе в руку. В один миг проскочит он через тебя в землю, да при этом так тебя дёрнет, что ты и сам рад не будешь. Он хоть и невидимка, а кусается больно. А если провод в резиновой рубашке, тока можно не бояться. Он сквозь резину пробраться не может.
А откуда ток попадает в провод?
Ему для этого приходится совершать длинное путешествие.
Тот шнур, который есть у каждого электрического чайника и у каждой плитки, это только маленький переулочек. Когда ты всовываешь в штепсель вилку, ты соединяешь этот переулочек с большой улицей. Большая улица — это тот провод, который идёт по стене до потолка, а потом вдоль потолка в переднюю. Ты, конечно, видел в передней счётчик и фарфоровые пробки на доске.
Счётчик оттого так называется, что он всё время считает, много ли ток поработал в плитках, в лампах, в чайниках. А фарфоровая пробка — это сторож. Он стоит как раз там, где ток входит в квартиру. Пока всё в порядке, от тока никакой беды быть не может. Ну, а если с проводом что-нибудь приключилось, ток может провод накалить и пожар в доме наделать.
Вот тут-то сторож-пробка и говорит току:
«Стой! Не пущу!»
Как же она это говорит?
А вот как.
Чтобы попасть к вам в квартиру, току надо пройти сквозь пробку по тоненькой проволочке. Чуть только ток начнёт слишком сильно греть проволочку, она возьмёт да и перегорит. Тут-то сразу дорога для тока и закроется. Да иначе и нельзя.
Пробка словно говорит току:
«Чайники и утюги греть — это пожалуйста. А провода жечь — этого я не позволю. Не для того я тебя в дом пускаю».
Ну, а откуда же всё-таки ток в дом приходит?
Он приходит в дом из-под земли.
По улицам пробегают автомобили, троллейбусы, автобусы. Это каждый видит.
А вот то, что делается под улицей, у нас под ногами, не всякий знает.
Там, в темноте и в тишине, течёт по трубам чистая вода из реки. Подойдя к домам, вода поднимается во все этажи, чтобы люди могли мыться, варить обед, стирать бельё.
Недалеко от водопроводных труб проложены под мостовой и другие трубы — для дождевой воды.
Бывает, хлынет на город ливень. Кажется, всё зальёт, улицы в реки превратятся. А прошёл дождь, и опять нет воды. Только асфальт стал чёрным и блестящим, оттого что его вымыли.
Куда вода девалась?
Она вдоль тротуаров побежала по желобкам к решёткам на мостовой, а сквозь решётки ринулась вниз, в подземные трубы. И эти трубы отвели воду в реку. Там воде и полагается течь, а на улицах должно быть сухо.
Под мостовыми идёт по трубам газ, который горит голубым огнём в плите на кухне и под колонкой в ванной комнате.
Газ — гость из далёких мест. Он приходит в Москву с берегов Волги. Там, около города Саратова, газ добывают из-под земли и гонят его в Москву по стальной трубе длиной в сотни километров.
На улицах Москвы и других городов большое движение, а под улицами — ещё больше.
Среди путей, идущих под мостовой, есть и пути для электрического тока. Каждый такой путь — это не тонкий комнатный шнур, а толстый, как труба, кабель, в котором много медных жил-проводов. И одеты эти провода в прочную одежду из металла и просмолённой бумаги, чтобы она и ток не пропускала и защищала кабель от порчи.
По одному кабелю идёт ток, который несёт телефонные разговоры.
Другой кабель передаёт телеграммы.
А третий кабель проложен для того тока, который освещает дома, греет утюги и чайники, водит трамваи, заставляет работать машины на заводах.
Откуда же этот ток-работник попадает в подземный кабель?
Он рождается на электрической станции и оттуда расходится во все стороны по подземным и наземным путям в дома, на заводы, в моторы трамваев и троллейбусов.
Если бы ты попал на электрическую станцию, ты увидел бы длинный, высокий зал. Зал такой длинный, что ты сто шагов прошёл бы, а до конца не дошёл.
По одну сторону зала ты увидел бы ряд топок — вроде тех, что в печке, только гораздо большей величины. Сквозь дверцы топок там так и пышет яркое пламя.
А по другую сторону зала сверкают на стенке всякие приборы из стекла и блестящего металла. Под стеклом вправо и влево бегают стрелки. А пониже на стене — длинный ряд кнопок и маховичков: колесиков.
У стены — спиной к топкам — стоит машинист. Он смотрит на приборы и иногда то кнопку нажмёт, то колёсико повернёт.
Видно, он чем-то управляет, как шофёр в машине или рулевой на корабле.
Чем же он управляет?
Огнём, водой и воздухом.
Огонь бушует в топках. Вода кипит в больших котлах над топками. А воздух идёт в топки по трубам. Его туда гонят машины-воздуходувки.
Для чего нужен тут воздух?
Чтобы огонь в топках лучше горел.
А для чего нужен огонь?
Чтобы вода в котлах кипела.
А для чего вода должна кипеть?
Чтобы из котлов по трубам шёл пар.
А зачем пар?
Пар идёт по трубам в другой зал, тоже большой и высокий. Там стоят могучие паровые турбины. Турбина — это такая машина с колесом внутри. А на колесе этом по всему его ободу, по кругу, насажены стальные лопатки.
Их так называют потому, что они напоминают лопатки без рукояток. В большой паровой турбине — их тысячи.
Вот машинист подошёл к толстой трубе, по которой пар идёт из котла в турбину, и начал понемногу открывать вентиль. А вентиль — это такой запор, вроде крана. Откроешь его — идёт по трубе пар, закроешь — пар перестаёт идти.
Дали пару дорогу, и он, шипя, устремился с огромной скоростью в турбину.
А там на его пути — стальные лопатки. Нажал пар на одну лопатку, на другую, на третью... И в турбине послышалось гуденье. Это начало вертеться колесо. А пар всё дальше идёт вдоль турбины, нажимая на лопатки, и всё быстрее вертится колесо, всё громче гудит турбина.
Тебе, должно быть, не раз приходилось из бумаги мастерить вертушку. Подуешь на крылышки вертушки — она и вертится.
Но твоя бумажная вертушка — игрушка. Она не для работы сделана, а для забавы. А паровая турбина работает. Рядом с ней стоит большая машина — генератор.
У генератора тоже колесо внутри, только совсем другого устройства. И когда вертится колесо турбины, оно заставляет вертеться колесо генератора, а от этого генератор начинает давать электрический ток. И ток бежит по проводам в дома, на заводы, на электрические железные дороги.
Вот наконец мы с тобой и добрались до того места, где ток рождается. Мы с тобой узнали, откуда у тока такая сила, что он может сразу много улиц освещать, троллейбусы гонять, кирпич на стройке поднимать.
Не горел бы уголь в топке котла — не было бы пара. Не было бы пара — не вертелось бы колесо турбины. Не вертелось бы колесо турбины — не работал бы генератор. Не работал бы генератор — не шёл бы с электростанции ток.
А бывают ещё водяные электростанции и водяные турбины. Там работает не пар, а вода. Она идёт по широкой трубе сверху, из водохранилища, и вертит лопасти турбины.
Теперь, когда ты будешь включать чайник или лампу, тебе будет понятно, как возникает невидимка-ток и какое путешествие совершает он от электрической станции до твоей комнаты.

ФОНАРИКИ-СУДАРИКИ

Фонарики-сударики,
Скажите-ка вы мне,
Что видели, что слышали
В ночной вы тишине.

Если бы, услышав эту старую песенку, уличный фонарь прервал своё молчание и вступил с нами в разговор, он мог бы рассказать много интересного о себе и о своих предках. Как ярко разливает он вокруг себя электрический свет! С ним издали молча перемигиваются его братья, точь-в-точь такие же, как он сам. Двумя длинными рядами уходят они вдаль, словно ослепительно белые бусы, натянутые вдоль улицы.
У этого фонаря в Москве шестьдесят пять тысяч братьев. Они взбегают на мосты, чтобы полюбоваться своим отражением в Москве-реке. Они опоясывают весёлым хороводом площади. Они заглядывают во все переулки, чтобы нигде не было ни одного тёмного, мрачного уголка.
Свет тысяч фонарей вспыхивает как по команде задолго до того, как сумерки, начавшие затоплять город, доберутся от оснований домов до самых верхних этажей высотных зданий.
И вслед за фонарями начинают загораться светящиеся буквы и рисунки вывесок — красные, синие, зелёные, голубые; появляется свет в нарядных витринах магазинов; начинают просвечивать сквозь занавески цветные абажуры в квартирах.
Мы так привыкли к электрическому свету, что не ценим его. Ведь электричество у нас стало обычным не только в городе, но и во многих колхозах.
А как радовались люди, когда впервые загорелись электрические лампочки в домах и электрические фонари на улицах!
Тут надо рассказать о том, как впервые в мире загорелись электрические фонари.
Дело было в Ленинграде, который тогда назывался Петербургом. Улицы были пустынны и тихи. На деревянных столбах с перекладинками за мутными стёклами мигали и трещали жёлтые огоньки керосиновых лампочек.
Кое-где огонёк лампочки вытягивался узким язычком вверх, как будто стараясь ярче осветить улицу.
Но чем выше огонёк вытягивался, тем быстрее покрывал он копотью ламповое стекло, и без того давно не чищенное фонарщиком. А от этого вокруг фонаря делалось ещё темнее.
И вдруг на одном из этих фонарей, которые так похожи были на кладбищенские кресты, вспыхнул весёлый, яркий, белый свет, словно загорелось на улице маленькое солнце. И сразу такой же свет вспыхнул и на соседнем фонаре.
Остановился прохожий и замер от удивления. Мальчик из лавки, который брёл куда-то с корзинкой на голове, подхватил корзинку обеими руками и помчался по направлению к невиданному свету.
Скоро около фонарей собралась толпа. Она увеличивалась с каждой минутой: люди бежали к фонарям со всех сторон. Появился, как водится, и блюститель порядка — городовой.
— Чего не видали? — кричал он по привычке.
Но люди и в самом деле никогда ещё не видали электрического света, так что разогнать их было не так-то легко.
Вот что рассказывает об этих первых электрических фонарях один старик, который тогда, в 1873 году, был ещё мальчиком:
«Мне стоило большого труда уговорить отца отправиться со мной. Вместе с нами шло много народу с той же целью — увидеть электрический свет. Скоро из темноты мы попали в какую-то улицу с ярким освещением. В двух уличных фонарях керосиновые лампы были заменены лампами накаливания, изливавшими яркий белый свет. Масса народу любовалась этим освещением, этим огнём с неба».
Кто же заменил керосиновые лампочки электрическими? Это сделал для опыта тот, кто изобрёл электрическую лампочку, — замечательный русский учёный Александр Николаевич Лодыгин.
Скоро электрические фонари появились и за границей — в Париже. Это были «электрические свечи» другого изобретателя, тоже русского, — Павла Николаевича Яблочкова. Свечи горели красивым розоватым светом. Французы восхищались «русским светом» — так они назвали электрическое освещение.
Но электрический фонарь не сразу завоевал даже и большие города. У него был соперник, с которым ему пришлось выдержать долгую борьбу. Этим соперником был газовый фонарь.
Газ и теперь работает на нас, но совсем в другой должности: он кипятит чай, варит обед на кухонной плите и согревает воду в ванной. А прежде его главным делом было освещать улицы и дома.
Первые газовые фонари появились в России в 1825 году, но прошло ещё немало времени, прежде чем газ осветил в Петербурге дома, магазины и улицы.
Нам теперь такое освещение показалось бы тусклым и неприятным. Газ бросает на лицо мертвенный, зеленоватый отсвет. К тому же у газового фонаря есть плохая привычка: он не молчит, как другие фонари, а говорит, или, вернее, шипит. И это непрерывное шипение не так уж приятно для слуха.
Но в те времена, когда газ был новинкой, он был встречен с восторгом. В газетах писали: «День и ночь может огонь гореть в комнате, не требуя для присмотра ни одного человека. Его можно провести вниз с потолка, где он будет распространять по всей комнате свет свой, не затеняемый подсвечником и не омрачаемый копотью».
Нашим прадедушкам и прабабушкам газовые фонари на улицах и горелки в домах казались чудом техники по сравнению с керосиновым фонарём и сальной свечкой.
В журналах тех лет можно найти множество стихов, рисунков, карикатур, восхваляющих газ и высмеивающих всех его предшественников.
На одном рисунке — пляшущий газовый фонарь на тоненьких ножках, а рядом — сальная свечка, оплывшая, уродливая. Под этой свечкой, как под деревом, сидят двое: старичок с книгой и старушка с чулком и спицами.
Они тщетно пытаются работать при тусклом свете свечи. Расплавленное сало капает им на головы.
На другой карикатуре изображена нарядная дама, а рядом с ней — грязная нищенка. У дамы вместо головы на плечах яркий газовый фонарь, а у нищенки — тусклая керосиновая лампа.
Но и керосиновые фонари казались яркими в своё время по сравнению с масляными, которые были до них. Конопляное ламповое масло горело гораздо хуже, чем керосин.
Как выглядели улицы при свете масляных фонарей, рассказывает Гоголь в своей повести «Невский проспект»:
«Но как только сумерки упадут на дома и улицы и будочник, накрывшись рогожей, вскарабкается на лестницу зажигать фонарь... тогда Невский проспект опять оживает и начинает шевелиться... настаёт то таинственное время, когда лампы дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет... Длинные тени мелькают по стенам и мостовой и чуть не достигают головами Полицейского моста...
Далее, ради бога, далее от фонаря! И скорее, сколько можно скорее проходите мимо! Это счастье ещё, если отделаетесь тем, что он зальёт щегольской сюртук ваш вонючим своим маслом».
На старых картинах и рисунках можно увидеть, как выглядели фонари и фонарщики лет сто с лишним назад. Вот одна из московских улиц, какой она была в те времена. Невысокие дома, дощатые мостки — тротуары, и вдоль них, на большом расстоянии один от другого, — деревянные столбы фонарей. Они окрашены в ёлочку чёрными и белыми полосами.
Усатый солдат в фуражке блином и в мундире, который давно потерял свой первоначальный цвет, идёт по улице, придерживая левой рукой лесенку. В правой руке у него — жестяная посудина вроде чайника с узким, длинным носиком. В посудине — ламповое масло. Фонарщик приставляет к полосатому столбу лесенку и, кряхтя, лезет наверх.
Тускло горели масляные фонари. Но и они казались необыкновенно яркими тем, для кого они впервые загорелись. А были и такие времена — лет триста назад, — когда уличных фонарей и совсем не было. Выходя из дому, люди брали с собой ручной фонарь с окошками, в которых вместо стекла вставлена была слюда.
Впрочем, люди редко выходили из дому — разве кто-нибудь отправится с фонарём в конюшню или кладовую.
Но бывало иногда светло и на тёмных улицах. Когда вечером шла по городу боярская свадьба, перед женихом и невестой шествовали фонарщики со слюдяными фонарями, в которые вставлены были свечи, в два пуда весом каждая. Свечи были одеты так же, как гости: их наряжали в атлас и бархат, украшали серебряными и золочёными обручами.
Фонари и свечи несли по улицам не столько для света, сколько для блеска, — чтобы слепить глаза людям богатством боярской свадьбы.
А что было, когда не было и таких фонарей? Тогда город освещал небесный фонарь — луна, если только ночь была лунная.
Вот какую историю мог бы рассказать уличный фонарь о своих предках. Да вся беда в том, что
Фонарики-сударики
Горят себе, горят.
Что видели, что слышали,
О том не говорят.

КОМНАТА ЧИСТОТЫ

В старых книгах рассказывается, что всего только лет триста назад даже короли и те мылись не каждый день. Во Франции, например, королю подавали по утрам мокрое полотенце, которым он вытирал лицо и руки. И все находили, что этого вполне достаточно.
Про одну французскую королеву говорили, что нельзя понять, красивые у неё руки или некрасивые: настолько они были грязны.
В 1648 году в Париже вышла книга о том, как должны себя вести придворные кавалеры. В этой книге сказано:
«Кое-когда можно сходить в баню, чтобы тело было чистое. Каждый день надо не полениться вымыть руки. Почти так же часто надо мыть и лицо».
Видно, люди редко мылись, если им приходилось напоминать, что иной раз не мешает вымыть и лицо.
Но и это некоторые считали лишним.
В 1782 году была во Франции напечатана книга о правилах поведения, в которой говорилось:
«Чтобы очистить лицо от грязи, его нужно каждое утро вытирать белой салфеткой. Мыть его водой не так полезно, потому что это делает лицо чувствительным к холоду зимой и к жаре летом».
Знатные щёголи, которые наряжались в шелк и бархат, мало заботились о чистоте белья. Они меняли его не чаще чем раз в месяц, а то и раз в два месяца. Они думали не о том, чтобы рубашка была чистая, а о том, чтобы кружева на манжетах были подороже. На ночь рубашку снимали вместе с прочим платьем и спали нагишом.
Носовой платок был тогда новостью. Даже среди самых важных людей немало было таких, которые считали его ненужной роскошью, а вот балдахины над кроватями были во многих домах. Во дворцах над кроватями устраивали особенно пышные балдахины на четырёх раззолоченных ножках. Это делали не столько для красоты, сколько для того, чтобы спастись от клопов, падавших с потолка.
Впрочем, эти зонтики от клопов приносили мало пользы: клопы устраивались в складках балдахина с ещё большим удобством.
Если во дворцах было так грязно, то что же сказать об улицах! Парижане старались держаться поближе к стенам домов, потому что посреди улицы была широкая канава, по которой текла грязная вода. Время от времени откуда-то сверху доносился крик:
— Берегись, вода!
И сразу вслед за этим из окна верхнего этажа, выступающего над улицей, на голову неосторожного прохожего выливали помои.
Вот как жили парижане всего лет двести-триста назад.
У нас люди были чистоплотнее. Иностранцев, приезжавших в Москву, поражало то, что русские часто ходят в баню.
Английский врач Коллинс писал:
«Бани здесь очень употребляются и приносят большой доход... Когда печи разгораются, то обыкновенно плескают на них холодной водой. Некоторые выбегают из бани, валяются на снегу нагие и потом опять возвращаются».
Даже у небогатых людей была во дворе мыльня. Ходили в мыльню после обеда. Жара там была такая, что дух захватывало. На скамьи и на полки клали сено, а поверх сена — полотно. Когда хотели попариться, ложились на такую постель и приказывали бить себя веником. От этого кровь приливала к коже и всё тело становилось красным. Не выдержав жары, люди выбегали из бани и бросались в реку: ведь мыльню большей частью строили возле реки. Зимой обливались холодной водой на морозе или катались по снегу.
Это давало хорошую закалку, и люди реже заболевали. А когда они болели, они опять-таки шли в баню.
Баню считали лучшим лекарством от всех болезней. И в этом была доля правды.
Теперь наукой доказано, что для того, чтобы быть здоровым, надо почаще мыться и купаться, надо дружить с водой и мылом.
Даже дошкольники и те знают теперь, что в грязи живут невидимые простым глазом существа — микробы, от которых люди заболевают.
За чистотой строго следят не только дома, но и в школе. В этом школьному врачу и учителям помогают у нас сами ребята.
Не успеет грязнуля войти в класс, как его останавливает санитар:
— А ну-ка, покажи руки!
Не очень-то весело, когда тебя стыдят перед всем классом!
Да и как не мыться, если всё так устроено, чтобы мыться было удобно и приятно. И на улицах, и на стадионах, и на заводах есть душевые комнаты, душевые павильоны. Зимой и летом к услугам каждого тёплый дождик.
Во всех наших новых домах (а ведь у нас новых домов много) есть в каждой квартире особая комната чистоты, где главное место занимают ванна и газовая колонка. Эта колонка так хитро устроена, что огонь сам гаснет — стоит только закрыть воду. Так сделано для того, чтобы колонка не распаялась, если вдруг перестанет идти вода.
Ведь пока вода идёт через колонку, она охлаждает её. А если охлаждения не будет, колонка раскалится и металл, которым она запаяна, расплавится и потечёт блестящими каплями.
У нас немало в больших городах и таких домов, где совсем нет колонок в ванных. Горячая вода идёт во все квартиры из подвала. А в подвале воду нагревают не огнём, а кипятком.
Откуда же берут этот кипяток?
Он приходит с электрической станции.
На электрической станции пар из парового котла заставляет вертеться колесо турбины. А турбина приводит в ход машину, дающую электрический ток. Сделав своё дело, пар уходит из турбины. Но он ещё горячий: он отдал только часть тепла, которую получил в котле от горящего угля. Прежде это оставшееся тепло пропадало без всякой пользы. Пар охлаждали водой, чтобы он снова превратился в воду, которая возвращалась в котёл. А ставшую горячей воду из реки выпускали обратно в реку.
Оттого около такой станции даже в самые сильные морозы река не замерзала. Хоть рыбу лови!
Но есть ли нам расчёт отапливать зимой реку и тратить на это уголь? Конечно, нет. Уж лучше этим углём квартиры отапливать.
И вот теперь на наших новых станциях поступают иначе. Горячую воду не спускают обратно в реку, а отправляют по трубам в дома: пусть она там проходит через батареи и нагревает их.
Когда в комнате под окнами горячие батареи, не страшен никакой мороз. Но можно ли этой водой мыться? И можно ли её пить? Нет, она не такая чистая. Но всё-таки и такая вода может пригодиться: она ведь горячая и, значит, её теплом можно согреть чистую воду из водопровода.
Для этого водопроводную воду отправляют не сразу в квартиры, а заставляют сначала забежать в подвал. В подвале на бетонной подушке лежит подогреватель со множеством трубок внутри. В этом подогревателе горячая вода с электростанции встречается с холодной, которая пришла в город издалека — с водопроводной станции.
Встречаются они только на короткое время. И всё-таки горячая вода успевает отдать своё тепло холодной через стенки трубок, по которым она пробегает. А потом согретая чистая вода идёт наверх — в кухни и ванные комнаты.
Когда мы в мороз ходим по занесённым снегом улицам, мы и не думаем о том, что под ногами у нас бежит по трубам кипяток с электростанции. Трубы эти окутаны, одеты, словно шубой, несколькими слоями асбеста, шлаковой ваты и других материалов, которые не дают теплу уходить из воды раньше времени.
Так одна и та же электростанция доставляет нам сразу и тепло и электричество. Оттого и называют её так длинно — теплоэлектроцентраль.
Но есть у неё и уменьшительное, короткое имя. Константина зовут Костей, Валентину — Валей. А теплоэлектроцентраль называют ещё короче. У каждого из трёх слов — тепло-электро-централь — взяли по первой букве, и получилось короткое, уменьшительное имя: ТЭЦ.

ГОСТИ ИЗ ДАЛЬНИХ КРАЁВ

На заводе, где работает твой отец, поставили в клубе, посреди большого зала, ёлку. Высокая ёлка — до потолка. Интересно, где такую выискали! Росла ёлка в лесу и не знала, что среди её густой темнозелёной хвои загорятся разноцветные огоньки, засверкают красные стеклянные шары, сверху донизу протянутся нити серебряного и золотого дождя, повиснут на ветвях занятные игрушки. Не знала ёлка, что под ней, там, где бывало только зайцы прятались да белые грибы росли, поселится дед Мороз с красным носом и большой белой бородой, а на самой верхней веточке, которая, словно шпиль на башне, указывает прямо в небо, ярко засияет большая звезда с пятью лучами.
Весело было тебе и твоим товарищам бегать, взявшись за руки, вокруг ёлки.
Весело было играть в разные игры, петь и плясать под музыку.
И как не хотелось уходить домой, когда кончился этот новогодний детский праздник!
Но зато ты вернулся не с пустыми руками. Тебе и другим детям в клубе дали подарки — мешочки из красного прозрачного целлофана.
А в мешочках вот что было.
Прежде всего большое, красное яблоко. Оно приехало к тебе издалека. Летом оно пряталось в листве могучей яблони. Эта яблоня, крепкая, как дуб, растёт в саду у подножия высоких снежных гор. Если бы она была послабее и поменьше, она не выдержала бы тяжести огромных плодов. В тех местах так много яблок, что даже город назвали Алма-Ата, что значит по-казахски «отец яблок».
От Алма-Аты до Москвы не близко. Чтобы приехать к Новому году, алма-атинским яблокам пришлось двинуться в путь более чем за неделю. Их везли по железной дороге через пустыни и степи, через леса и горы. Когда поезд останавливался на станциях, люди говорили: «Какой чудный запах! Видно, в этих вагонах яблоки везут».
В том красном мешочке, который тебе подарили, был ещё и мандарин.
Мандарин тоже гость из далёких краёв. Он приехал с побережья Чёрного моря — из таких мест, где не бывает зимы, где всегда тепло, как в парнике.
Оттого-то там и могут расти мандариновые и лимонные деревья, которые боятся холода. Они не сбрасывают на зиму листья, как яблони или кусты смородины, а всегда остаются зелёными. Там есть и чайные кусты. Они растут рядами по склонам холмов. Из их листьев и делают чай.
А лимонные, апельсиновые, мандариновые, гранатовые деревья растут там целыми рощами. Когда гранатовые деревья цветут, кажется, что в листве прячутся красные огоньки. У лимона цветы красноватые, а цветы апельсинового дерева словно сделаны из белого воска.
Какой там аромат, когда ветки деревьев сгибаются от тяжести плодов! Одно мандариновое или апельсиновое дерево может наполнить плодами чуть ли не целый грузовик.
Кроме яблока и мандарина, в мешочке было ещё печенье. Его испекли в Москве, на кондитерской фабрике, а муку сделали из зерна, которое выросло на колхозном поле.
Кроме печенья, в мешочке были ещё леденцы и шоколадные конфеты. Их сделали на конфетной фабрике.
Скольким людям надо было трудиться, чтобы и яблоко, и печенье, и мандарин, и конфеты, которые ты так любишь, очутились в красном мешочке!
Представь себе, что было бы, если бы ты сам должен был молотить зерно, сбивать из сливок масло для печенья, добывать из сахарной свёклы сахар для леденцов, ухаживать в Алма-Ате за яблоками, срывать мандарины с деревьев в Грузии. Тебе нужно было бы находиться сразу во многих местах и работать не двумя, а тысячами рук.
Но о тебе позаботились садоводы и земледельцы, пекари и кондитеры, рабочие и железнодорожники.
Вкусные вещи, которые тебе подарили, надо было по разным путям привезти в Москву. Последняя станция в их путешествии — это большой магазин.
В магазине ты, вероятно, бывал не раз.
Ты видел, как там плавают рыбы в аквариуме. Тебе не хотелось уходить из фруктового отдела, где смешиваются запахи садов Крыма и Кавказа, Алма-Аты и Ташкента. Ты любовался зимой огромной ёлкой — до потолка. Ты обошёл все отделы — и мясной, и овощной, и кондитерский, — и всё-таки ты видел только половину магазина. Есть и другая половина, куда покупателей не пускают.
Когда ты ходил с мамой по магазину, ты и не знал, что под твоими ногами есть другой магазин — подземный. Всё, что продают на прилавках, приходит туда из-под земли.
В домах есть лифты — подъёмные машины для людей. А в магазине — подъёмные машины для яблок, груш, муки, сахара, масла, мяса.
Когда прилавки наверху начинают пустеть, снизу поднимают на лифте ящики, бочки, корзины с товаром.
Под мясным отделом есть подземный мясной отдел, под рыбным отделом — подземный рыбный. И так под каждым отделом, под каждой комнатой магазина.
Если бы ты спустился в подземный мясной отдел, тебе показалось бы, что среди лета наступила зима. Ты увидел бы на трубах, идущих вдоль стен, белый иней. Изо рта у тебя, как на морозе, шёл бы при дыхании пар.
Откуда там такой холод?
Холод там делают машины.
У тебя дома есть трубы для отопления, а в подземном магазине — трубы для охлаждения. Машины гонят по этим трубам холодную жидкость, чтобы и воздух вокруг был холодный.
Наверху, в магазине, много народу. За прилавками стоят продавцы, перед прилавками — покупатели.
В подземном магазине людей гораздо меньше: нет ни продавцов, ни покупателей. Но и тут идёт работа. Здесь продукты подготавливают для продажи: развешивают сахар, режут мясо, раскладывают фрукты по сортам.
Вот работница в белом халате кладёт на доску мандарины. В доске — дырки. Маленькие мандарины проходят сквозь дырки, а большие — нет.
Для чего работница это делает? Уж, конечно, не для забавы. Она раскладывает мандарины по величине. На глазок это делать нельзя: можно ошибиться. Приходится мандарины мерить: какой больше — тому и цена дороже.
В молочном отделе раскладывают по клеточкам яйца. Под клеточками — лампочки. Если яйцо плохое — это сразу будет видно на свет.
И маслу, и мясу, и рыбе, и яблокам, и грушам, и винограду здесь, под землёй, устраивается экзамен. Если они испортились в пути, их уже наверх не пошлют. Их проверяют и на цвет, и на вкус, и на запах.
Если надо, отправляют на проверку в лабораторию.
В лаборатории есть такие приборы, которые лучше всё чувствуют, чем человеческий нос или язык. Они сразу скажут, нет ли в молоке или в масле каких-либо невидимых грибков, которые портят продукты.
Внизу, под землёй, для того и холодно, чтобы всяким непрошенным гостям — грибкам, микробам — неповадно было забираться в магазин. Они холода не любят.
Приходилось ли тебе есть зимой замороженную землянику или фасоль? Холод не дал землянике и фасоли испортиться, не допустил к ним микробов. И тем самым холод продлил для тебя лето до января: ты ел землянику в январе, словно в июле.
Всякими путями стараются микробы пробраться в магазин. Они прилетают на лапках мух или просто с пылью — по воздуху.
Чтобы мухи не могли садиться на продукты, надо их закрывать. Но в то же время нужно товар держать открытым, чтобы покупатель видел, что лежит на прилавке.
Как же решить такую задачу: сразу и закрыть и открыть? Её решают так: накрывают прилавок стеклом. Сквозь стекло всё видно, а мухи туда пробраться не могут.
Когда-то на месте этого магазина была маленькая лавочка. На вывеске было написано: «Мелочная торговля», потому что там всё продавали по мелочам. На полках рядом с хлебом лежало мыло. За одним и тем же прилавком отпускали и свечи и пироги. Около кадки с сельдями стояла бочка с квасом. Мух в лавке было хоть отбавляй.
Мухи были бесплатным приложением к товару. Покупал человек в лавочке хлеб, а в хлебе — муха. Подносил ко рту кружку квасу, а в квасе — муха.
На прилавке сахар казался чёрным от мух.
А на подоконнике шёл у мух настоящий пир. Там лежали выставленные напоказ кочаны капусты, огурцы, сушёная рыба.
Хозяин лавочки и не думал о том, что товар надо прятать от мух, потому что они переносят болезни. Хозяин лавочки думал только об одном: как бы нажить побольше денег, а до остального ему не было дела.
Совсем по-другому устроены магазины теперь.
Государство у нас заботится о здоровье покупателей. Ведь те люди, которые приходят в магазин, это и есть хозяева страны, а значит, и магазина.
Давно уже нет на нашей улице мелочной лавочки, нет и двухэтажного кирпичного домика, в котором она помещалась. На месте этого домика стоит громадный дом, а весь нижний этаж его занимает магазин «Гастроном».
В магазине — чистота, прилавки закрыты от мух стеклом, а в витринах выставлены игрушечные яблоки, огурцы, колбасы. Иной раз и не отличишь такое игрушечное яблоко от настоящего. А оно лежит годами и не портится.
Но микробы могут прийти в магазин не только на лапках мух — их приносят и люди: на руках, на одежде.
Покупателя не заставишь мыть руки при входе в магазин. Ему можно только запретить трогать продукты руками.
А для продавцов есть закон: часто и чисто мыть руки. Тут грязные ногти — преступление.
Продавцы похожи на санитаров в больнице. У них и белые халаты и белые шапочки.
Есть тут и доктор. Он следит за тем, правильно ли ведётся в магазине война с микробами.
Но большой магазин скорее напоминает фабрику, чем больницу. Тут работают сотни людей и много машин.
Машины-грузовики привозят во двор продукты. На одном грузовике написано: «Хлеб», на другом — «Мясо», на третьем — «Бакалея». Машины-транспортёры несут ящики, бочки, мешки со двора в подземные склады. Ящик с яблоками ставят на прочную, широкую ленту, и она сама переносит его в тот подземный отдел, где хранятся яблоки.
Машины режут пилами мясные туши.
Машины наверху, в магазине, выбивают чеки.
Ты видел, вероятно, как кассирша нажимает кнопки в кассе. Касса — это машина, которая сама и печатает, и отрезает, и выкидывает чек. Да ещё при этом она сообщает, сколько получила денег. В окошечке у неё выскакивают цифры: столько-то рублей и копеек.
А весы! Это тоже хитрая машина. Тут не надо класть на чашку гирьки. Весы сами говорят и продавцу и покупателю, сколько они отвесили. Для этого у них две стрелки и два циферблата: спереди и сзади.
Как только продавец кладёт товар на весы, стрелка пускается в путь.
Теперь надо смотреть, у какой цифры она остановится: если она показала 400 — значит, отвешено 400 граммов.
Целый день идёт в магазине работа. С вокзалов, с пристани, с заводов, с фабрик бегут машины, везут в магазин хлеб, молоко, масло, яблоки, сахар...
В подземных кладовых собирается с разных концов страны то, что вскормлено землёй, вспоено водой, выращено солнцем, добыто трудом многих людей.

КАК ГОРОД ХЛЕБ ПЕЧЁТ

Все люди хлеб едят. Да не все знают, как хлеб пекут.
Сколько с хлебом хлопот! То ему холодно, то слишком жарко. Иной раз тесто не хочет подниматься. А то само начинает вылезать из квашни раньше срока.
Характер у хлеба капризный: сегодня не допечётся, завтра подгорит. В прежние времена каждая хозяйка сама пекла хлеб для своей семьи. Да и сейчас ещё есть места, где пекут хлеб дома, в русской печи.
Первым делом хозяйка наливает в квашню воду, растворяет в воде соль и добавляет дрожжей. Потом сыплет понемногу муку и размешивает, чтобы тесто получилось. После этого она накрывает квашню и ставит надолго в тёплое место.
Тут-то тесто и начинает расти.
Отчего оно растёт? Ведь оно неживое.
Оно-то неживое, но зато дрожжи в нём живые.
Комок дрожжей — это куча крошечных грибков вроде шариков. Каждый шарик так мал, что его и в увеличительное стекло не увидишь. Тут нужно не одно стекло, а несколько — нужен микроскоп.
Но когда очень много грибков собрано вместе, всю их толпу немудрено увидеть.
Грибки эти по-своему дышат, хоть и совсем не так, как люди или звери. Попав в тесто, они принимаются дышать вовсю. От их дыхания тесто начинает подниматься, пузыриться.
О грибках этих приходится заботиться, чтобы им было тепло. Оттого-то и накрывают квашню платками, оттого-то и ставят её в тёплое место.
Но вот тесто выросло, хозяйка замесила его, сделала из него хлеб, положила на лопату и отправила в печку.
Проснутся утром дети, начнут глаза протирать кулаками, а хлеб уже на столе — так и щекочет нос вкусным запахом.
Да ещё какой хлеб! Мякиш рыхлый, пузыристый, дырчатый — это оттого, что в нём дрожжи поработали, пузырями его продырявили. Корочка румяная, сладкая, как карамель. Да это и есть карамель. Снаружи, где жарче было, сахар потемнел, стал карамелью.
А откуда там сахар взялся? Ведь хозяйка его в тесто не положила.
Сахар в тесте сам получился из крахмала. А крахмал был в муке.
Так пекли хлеб прежде. Ну, а как пекут его сейчас?
Вот перед тобой лежит хлеб на столе. Откуда он к тебе попал?
Из магазина.
А в магазин кто его привёз?
Привёз шофёр на машине. Много таких машин ходит по городу. На каждой большими буквами написано: «Хлеб».
Машина внутри — словно шкаф с полочками, а на полочках деревянные подносы с хлебом.
Но откуда машина хлеб берёт?
С хлебозавода.
Город — великан. Он каждый день столько хлебов съедает, что если бы их все сложить вместе, получился бы хлеб величиной с дом.
Чтобы замесить такой хлеб, нужна была бы квашня больше дома.
А какая понадобилась бы лопата и какие руки, чтобы этакий хлеб да на этакой лопате посадить в этакую печь!
Нет у людей таких больших и таких сильных рук.
Но зато у них есть головы на плечах, чтобы думать.
И эти головы придумали для города-великана великанскую пекарню.
В великанской пекарне всё само собой делается, как в сказке. Вот подвезли к хлебозаводу муку — не мешок и не два мешка, а целый поезд. Из вагонов мешки сами съезжают по спуску в подвал, как ты съезжаешь зимой с горки.
Там приезжих уже встречают и сразу укладывают отдыхать. Пусть отогреваются с дороги.
Но вместе с мукой пробираются сюда иной раз и совсем незваные гости: обрывок верёвки, щепочка, гвоздик, пуговица. Таких гостей дальше прихожей пускать нельзя. Ведь если они проберутся тайком в хлеб, ничего хорошего не получится. Щепкой можно подавиться, о пуговицу — зуб сломать.
Но как от них избавиться? Не рыться же в каждом мешке.
Зачем рыться? Тут можно гораздо проще проверить, кого надо, кого не надо пропустить на завод.
Когда мука отлежится, отдохнёт, её ссыпают через большую воронку в яму. А по дороге устраивают ей проверку. Сначала заставляют её проходить мимо магнита.
Для железа магнит — словно приманка. Он уж не пропустит мимо ни одной железной крупинки — сразу к себе притянет.
А муку магнит притянуть не может. Она дальше мимо него сыплется.
Ну, а щепки, верёвки и всякие другие соринки — те, что не из железа? Как их выловить? Ведь они-то к магниту не пристанут! Чтобы их задержать, приходится муку сквозь сито просеивать.
Мука — мелкая, она сквозь самую маленькую дырочку проберётся.
А для щепки и для верёвки сито — словно глухая стена...
И вот уже мука в подвале, глубоко под землёй.
Там она ждёт до поры до времени своей очереди, когда за ней придут.
Кто придёт? Люди?
Нет, не люди.
В подвал сверху один за другим спускаются ковшики. Их несёт туда не человеческая рука, а чудесная машина-самотаска. Вместо себя люди заставили работать машину. Она сама зачерпывает и сама тащит муку из подвала.
Ковш за ковшом поднимаются в верхний этаж, словно пассажиры в метро на самодвижущейся лестнице.
Дойдёт мука доверху и белыми ручейками побежит, как в пруды, в большие котлы — закрома.
Но и там она останется недолго.
Попадает она в закрома сверху, а уходит снизу — через дырку в дне. Куда же мука идёт?
В далёкое путешествие.
Чтобы стать хлебом, ей придётся в пути испытать много перемен. Она превратится в тесто, растолстеет, раздобреет, как в санатории.
Хлебозавод и в самом деле больше похож на санаторий, чем на завод.
Работницы — в белых халатах, в белых косынках, словно медицинские сёстры. Если кто придёт посторонний, и его заставят надеть халат.
Да оно и понятно. Ведь хлеб не кирпич, хоть и похож на него видом. Хлеб должен быть чистым, иначе его есть никто не станет.
Что же эти работницы делают?
Первым делом муку взвешивают.
Весы тут особенные: сами отвешивают ровно столько муки, сколько надо, не больше и не меньше.
Весы хоть и не умеют говорить, но два слова они знают. Одно слово: «Отвешиваем». Другое слово: «Готово».
Когда мука сыплется, на весах загорается лампочка, это значит: «Отвешиваем».
Но вот лампочка погасла, это значит: «Готово».
Весы отмерили порцию муки — ровно столько, сколько нужно на одну квашню.
А квашня здесь тоже особенная — не такая, как у хозяйки на кухне.
В эту квашню столько муки входит, сколько самому большому силачу на спину не взвалить.
Такую квашню и с места нельзя было бы сдвинуть. Да люди хитрые, они её на колёса поставили.
Вот бы удивились хозяйки, если бы увидели!
Этак и кастрюли и сковородки можно на колёса поставить. И вёдра сами за водой побегут.
Куда же квашня на колёсах едет?
Едет сначала за закваской, потом к весам — за мукой, потом за водой, за солью. Ей всего надо запасти, чтобы хлеб вышел.
После этого квашня идёт к такой руке, которая в ней всё смешивает да перемешивает.
Рука эта не человеческая, а стальная. У людей таких огромных и сильных рук не бывает.
Подходит квашня к стальной руке и начинает на месте вертеться. А стальная рука то вверх, то вниз ходит, загребает, месит тесто, как заправский пекарь. Скольких людей избавляет одна такая машина от тяжёлой работы!
Замесила машина тесто. А люди уже новый приказ дают квашне: идти отдыхать. И квашня послушно отправляется в просторную тёплую комнату отдыха.
Там уже много собралось таких, как она. Стоят они там, словно спят. Но это так только кажется. На самом деле тут-то главная работа и идёт.
В квашнях тесто растёт от дрожжей, пузырится, всего его так и распирает.
Поднялось, потолстело тесто и снова в назначенный час трогается в путь. Тут всё по часам делается.
Куда же тесто идёт?
Оно идёт к такому ножу, который сам его на куски режет.
Но сначала нужно тесто попросить выйти из квашни.
Само оно выходить не желает. И приходится квашне опрокидываться вверх дном, чтобы от теста избавиться. Тут уж делать нечего. Тесто нехотя вылезает из квашни в большую воронку, а из воронки выползает дальше толстой белой змеёй.
Вот тогда-то нож и принимается за дело: рубит змею на куски.
Но куски теста — это ещё не хлеб. Сырого теста никто не ест. Надо его в форму положить да испечь.
Проворные работницы ловко, живо бросают куски в формы. Только и слышно: шлёп! шлёп!
А формы сами идут к печке. Их несёт в люльках, словно младенцев, длинная и широкая лента. Едут они медленно через такой коридор, где очень тепло.
По дороге тесто продолжает толстеть. Оно не торопясь растёт, расширяется, насколько ему форма позволяет. Оттого и получаются одинаковые буханки-кирпичики.
А из коридора буханки попадают наконец в огромную печь высотой с двухэтажный дом.
Жарко в печи!
Тесто там насквозь пропекается, подсыхает, одевается сверху хрустящей, румяной корочкой.
Проходит хлеб сквозь печь, а на другой стороне его уже ждут, принимают. Он сам вываливается из формы, а если он замешкался, ему помогают выйти.
Первым делом люди смотрят: удачен ли хлеб, всё ли у него в порядке.
Если хлеб хорошо выпекся, не поломался, его сразу кладут на тележку с полочками — вроде этажерки для книг. Только на этих полочках не книги, а деревянные подносы. Хлеб лежит на подносах и остывает. Иначе нельзя: если его горячим в магазин отправить, он, того и гляди, поломается по дороге.
Но бывает, что хлеб не удался. Тогда его кидают в сторону, в корзину. Кому же нужен урод? Его пошлют обратно — в переделку, чтобы сделать из него хороший хлеб.
Тем временем к заводу одна за другой подходят машины. На каждой написано: «Хлеб».
Сзади у машины настежь распахиваются дверцы. Подносы с хлебом один за другим вдвигаются в машину на полки.
Теперь хлебу одна дорога — в магазин.
Там он пойдёт на весы, с весов — в сумку, из сумки — на стол, со стола — прямо к тебе в рот.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПИСЕМ

Что-то звякнуло, и в дверь проскользнул новый посетитель. На мгновенье слабый луч света проник в дом и осветил разнообразное общество, которое там собралось.
Это был странный дом — без единого окна, с дверью на потолке и с выдвижным полом. Гости тоже были не совсем обычные: многие из них были одеты в платье из белой, голубой, розовой, синей бумаги.
К этому надо добавить, что дом был очень маленький — не дом, а домик — и что снаружи он был окрашен в синий цвет. И тогда, даже если ты не очень догадлив, тебе станет ясно, что речь идёт о самом обыкновенном почтовом ящике и что собравшееся в нём общество состояло не из людей, а из писем.
Тут были письма, одетые в конверты всех цветов; открытки с картинками и открытки без картинок. Конверты украшали яркие марки, на которых были изображены учёные и писатели, лётчики и шахтёры, корабли и самолёты. На одном конверте совсем не было марки. Этот безбилетный пассажир, очевидно, рассчитывал, что за его проезд заплатят, когда он доберётся до места назначения.
У каждого письма был свой характер, который можно было определить, даже не вскрывая конверта. Деловое письмо легко узнавалось по адресу, напечатанному на машинке. Письма детей не всегда считались с правилами правописания. Открытки готовы были всем и каждому разболтать то, что им было поручено передать кому-то одному. Такой у них был откровенный характер! Зато конверты крепко хранили про себя свою тайну, и по их виду нельзя было сказать, какие вести они несут — грустные или весёлые.
Не было двух писем, которые были бы похожи одно на другое. И хотя они собрались временно вместе, им предстояло разбрестись в разные стороны. Одни собирались совершить далёкое путешествие через моря и горы, через леса и степи. А другие пустились в дорогу только для того, чтобы попасть на другую улицу того же города.
То и дело звякала крышка, и всё новые и новые гости прибывали в синий домик. Им уже становилось тесновато, как вдруг пол под ними пришёл в движение и почти весь вышел вон из синего домика. Но письма не упали на мостовую. Они всей толпой провалились в мешок, подставленный снизу почтальоном.
Только одна открытка с яркой картинкой замешкалась, прижавшись к стенке. Но и её не забыли. Почтальон всунул руку в длинный карман, пришитый к мешку изнутри, и, пошарив вокруг, сразу же обнаружил открытку, которой вздумалось играть в прятки.
С этого-то и началось путешествие писем.
Мешок положили на машину и повезли на почтамт вместе с другими такими же мешками.
Когда мы опускаем в ящик письмо, мы не беспокоимся о том, как оно найдёт дорогу. Мы знаем, что достаточно написать на конверте несколько слов, чтобы письмо не заблудилось, даже если ему придётся совершить путешествие в дремучую сибирскую тайгу или в ущелье, затерявшееся среди гор Кавказа.
Если эти волшебные слова, которые называют адресом, написаны правильно, письмо обязательно попадёт как раз туда, куда оно послано.
Как же оно находит дорогу?
В этом ему помогают люди, работающие на почте.
Они разбирают письма и смотрят, куда какое письмо должно пойти.
В большой комнате на почтамте устроены в стене клетки вроде ящиков, открытых спереди. В каждый ящик попадают письма-попутчики — скажем, все письма, которым надо ехать в Ленинград и на все станции между Москвой и Ленинградом.
Из писем-попутчиков составляют пакет, пакеты укладывают в мешок, мешки запечатывают сургучом и кладут на движущуюся ленту. Эта лента сама несёт их во двор, к машине. И вот уже письма-попутчики мчатся на вокзал, чтобы поспеть к отходящему поезду.
Загудел паровоз, стукнули буфера — поезд тронулся.
Одни из пассажиров смотрят в окно, другие читают, третьи дремлют.
Но людям, которые едут в почтовом вагоне, некогда смотреть в окна или дремать. Они торопятся разобрать и разложить по полочкам письма, чтобы ни одно письмо не проехало своей станции. И опять собираются вместе — в одну компанию и в один мешок — все письма, которым надо одновременно сходить с поезда.
Поезд останавливается на маленькой станции среди леса. Остановка длится всего только одну минуту. Но много ли времени нужно, чтобы передать мешок с письмами из рук в руки или просто положить его на перрон? А там письма уже встречают. Их несут на почту, которая тут же, рядом со станцией. И через какой-нибудь час сельский письмоносец уже идёт по деревенской улице.
К нему выбегают навстречу колхозные ребята:
— А нам газету! А нам нет ли писем?
Дети с завистью смотрят на одного из своих товарищей, который с важностью несёт домой не только газету, но ещё и большое, толстое письмо из Москвы. Все знают, от кого он получил письмо: от старшего брата — студента.
Проходит два дня, и ещё более толстое ответное письмо, сразу от всей семьи, отправляется в обратный путь.
Из почтового ящика, который висит на стене сельского совета, оно попадает на сельскую почту, а с почты — в почтовый вагон, из вагона — на машину, из машины — на московский Главный почтамт.
На конверте написано:

МОСКВА, Д-40
Ленинградское шоссе, 40, кв. 371
СЕРГЕЕВУ Николаю Ивановичу

В деревне всех знают наперечёт. А в Москве не так-то легко найти Николая Ивановича Сергеева. Сколько в Москве улиц, а на каждой улице сколько домов, а в каждом доме сколько этажей, а в каждом этаже сколько людей!
Если бы на Главном почтамте письма сразу раздавали почтальонам, как это делается в деревне, почтальоны сбились бы с ног. Ведь им пришлось бы шагать с одного конца города на другой. А город-то ведь не маленький: протянулся на много километров.
Чтобы письма было проще и легче доставлять, город разбили на части и в каждой из них устроили почтовое отделение.
Если на адресе написано «Москва, Д-40», это значит, что письмо надо отправить с почтамта в Ленинградский район столицы, в сороковое почтовое отделение, на Ленинградском шоссе.
Но ведь в Москву приходит не одно письмо. Со всех сторон идут в Москву поезда и несут с собой сотни тысяч писем. Как эту гору писем разобрать побыстрее, чтобы знать, какое куда доставить?
Тут терять времени нельзя: ведь письмо не должно долго ждать.
Представь себе, что тебе сообщают: «Буду проездом в Москве пятого числа в три часа дня, встречай на вокзале». А ты узнаешь об этом не пятого, а шестого, когда поезд уже давно прошёл.
Чтобы письма не залежались на почтамте, их надо быстро разобрать и доставить по почтовым отделениям.
У нас везде — и на заводах, и в шахтах, и в рудниках — людям помогают машины.
И на почтамте тоже есть машины, облегчающие и ускоряющие труд.
Там есть машина, которая сама ставит на письмах печать. Она так быстро работает, что успевает проштемпелевать тридцать тысяч писем в час. Там есть трубы, по которым бегут телеграфные переводы. Перевод вкладывают в длинную круглую коробочку — патрон. Сжатый воздух гонит этот патрон по трубе из того зала, где принимают переводы, в тот зал, где установлены телеграфные аппараты.
Но самая удивительная из машин — это та, которая сортирует письма по номерам почтовых отделений.
Она так велика, что занимает чуть ли не всю комнату. По одну сторону сидят сортировщицы и нажимают на клавиши, на которых написаны номера. А по другую сторону устроены в стене ящики: сколько почтовых отделений, столько и ящиков.
Сортировщица берёт письмо, на котором написано «Москва, Д-40», бросает его в машину и нажимает кнопку с надписью «40». И письмо, пройдя через машину, попадает как раз в сороковой ящик.
А там за дело берётся вязальная машина. Она связывает в пакеты все письма, которые надо отправить в одно и то же отделение.
Через несколько минут мешки с пакетами уже едут на Ленинградское шоссе. В почтовом отделении письма опять разбирают по участкам. У каждого почтальона свой участок, который он знает, как свою комнату: даже и в темноте не заблудится.
И, наконец, письмо из колхоза попадает в последний почтовый ящик, который прибит к двери в квартиру — как раз там, где живёт студент Сергеев.
Мы так привыкли к почте, что даже не удивляемся ей.
Мы знаем, что письмо непременно доберётся до места, куда бы мы его ни послали. Если это место далеко от железной дороги, письмо со станции отправится дальше на машине. Если на пути у него окажется большое озеро или море, оно поплывёт на пароходе. А куда не попасть ни на поезде, ни на пароходе, ни на автомобиле, письмо полетит на самолёте.
Нет у нас такого островка в северных морях, где люди не получали бы вестей из дому и сами не посылали бы вестей о себе.
Почта, телефон, телеграф связали между собой все края, все города и сёла нашей необъятной страны.
И теперь нам даже не верится, когда мы читаем в книгах о том, как трудно было переписываться людям в прежние времена.
До Октябрьской революции у нас в стране ещё не было сельских письмоносцев. Не только в деревне, но и в большом селе почтовый ящик был редкостью. Чтобы послать из деревни письмо, надо было ехать на почту в город. Там, где не было железных дорог и пароходов, почту доставляли не на автомобилях и не на самолётах, а на лошадях и верблюдах, на собаках и оленях. Бывало уезжал человек на Крайний Север или в пустыню и пропадал надолго без вести. Родные и не знали, жив он или погиб.
Если бы мы ещё дальше углубились в прошлое, мы увидели бы, что не так уж далеко от нас то время, когда даже в столицах городская почта была новинкой.
Сто лет назад в Москве ещё не было ни одного почтового ящика. Когда надо было отправить письмо, его несли не на почту, а в мелочную лавочку, где торговали всякой всячиной — хлебом, мылом, сушёной рыбой.
На дверях лавочки было написано: «Приём писем на городскую почту».
Почтовых марок тогда тоже не было.
Чтобы отправить письмо, надо было уплатить хозяину двадцать копеек.
Три раза в день почтальоны обходили все мелочные лавочки и собирали письма.
У почтальонов вид был очень внушительный: на голове — кожаный лакированный картуз с медным двуглавым орлом, на боку — кортик. А если почтальон вёз почту в другой город, он надевал саблю. Видно, почту небезопасно было возить, если нужно было брать с собой оружие.
Почту возили в бричке, в которую впрягали тройку лошадей.
Дороги были такие скверные, что почтальона, сидевшего в бричке на чемоданах с письмами, кидало на ухабах из стороны в сторону.
Плохо приходилось почтальонам — особенно в непогоду, в распутицу.
А письмам было ещё хуже. Их нередко теряли. Их доставляли иной раз через много недель после отправки. Люди узнавали новости, когда их уже нельзя было назвать новостями.
Надо вспомнить эти времена, чтобы по-настоящему оценить нашу теперешнюю почту и чёткую, быструю работу многих тысяч почтовых работников, которые делают близкими к нам самые далёкие города и сёла нашей Родины.

САМЫЕ ТОЧНЫЕ ЧАСЫ В МИРЕ

В часовой мастерской шум не умолкал даже тогда, когда мастера заканчивали работу и расходились по домам.
Со всех сторон только и слышалось: тик-так, тик-так.
Большие часы тикали громко и с расстановкой, средние — потише и побыстрее, а самые маленькие — скороговоркой и еле слышным шопотом.
Тикали они не в один голос, а перебивая друг друга. Можно было подумать, что они о чём-то спорят. Но как бывает иногда и со спорящими людьми, каждый тут твердил своё и не желал слушать других. А когда приходило время бить, начиналась такая разноголосица, что хоть вон беги. Одни часы принимались бить слишком рано, другие, наоборот, запаздывали и просыпались, когда остальные уже умолкали.
У некоторых был приятный, певучий голос. Но едва только они начинали свою песенку, как их заглушал хриплый кашель стариков, которые уже с трудом передвигали по циферблату свои стрелки.
Случалось, что кто-нибудь из этих стариков начинал заговариваться и, принимаясь бить, забывал во-время остановиться. Однажды в полдень большие часы, стоявшие на полу у стены, пробили вместо двенадцати тридцать три раза, за что на них очень рассердился мастер, который их чинил.
Старым часам шёл уже восьмой десяток. Мастеру тоже было больше семидесяти. У часов от времени потускнел золочёный циферблат, потемнели стрелки. У мастера побелели волосы и лицо изрезали морщины. Всю свою жизнь часы только и делали, что показывали время. А мастер всю свою жизнь возился с часами, стараясь отучить лентяев отставать, а торопыг спешить.
С какими только часами не приходилось иметь дело старому мастеру! Ему случалось чинить и станционные часы на железных дорогах, и морские хронометры, и те часы, по которым на заводах дают гудки, когда начинать и когда кончать смену. Такие часы мастер чинил особенно старательно. Он понимал, как важно, чтобы они шли точно. Если морской хронометр ошибётся хоть на несколько секунд, корабль потеряет дорогу в море. Ведь хронометр — это один из тех приборов, по которым моряки узнают, где находится корабль. Если на железной дороге часы отстанут или уйдут вперёд, может произойти столкновение поездов.
А как необходимо, чтобы правильно шли часы на заводе! Ведь вся работа там идёт по часам. Каждый рабочий старается работать быстрее, беречь время. Тут иной раз приходится считать время не то что на минуты, а на секунды.
Вот старый мастер и хотел, чтобы часы, которые он чинил и проверял, делали своё дело без ошибок. Но ему никак не удавалось добиться, чтобы они ни на одну секунду не отставали и не уходили вперёд.
Когда старый мастер утром приходил в мастерскую, он всегда недовольно хмурился, видя, что все часы показывают разное время.
И вот как-то зашёл в мастерскую старый астроном — отдавать свои часы в починку. Астроном любил часы и знал в них толк. Старики разговорились.
— Сколько лет живу, — сказал часовой мастер, — а не видел я ещё часов, которые никогда бы не отставали и не уходили вперёд. Нет и не может быть таких часов.
Астроном засмеялся.
— Нет, — сказал он, — вы ошибаетесь: такие часы существуют.
— Где же они? Хотел бы я на них посмотреть!
— Да вы сами на этих часах стоите.
Старый мастер невольно посмотрел себе под ноги и пожал плечами:
— Что это вы надо мной смеяться вздумали?
— Да я совсем не смеюсь, — сказал астроном. — Мы с вами стоим на земле. А Земля и звёздное небо — это самые точные часы на свете: они никогда не отстают и никогда не уходят вперёд.
И вот что старый астроном рассказал старому часовщику.
Ровно в двадцать четыре часа совершает Земля оборот вокруг своей оси. Но мы не замечаем, что Земля вертится. Нам кажется, что Земля стоит неподвижно, а движутся звёзды на небе, как бы вычерчивая круги вокруг одной и той же неподвижной точки — вокруг полюса мира.
Если бы мы с вами стояли на минутной стрелке огромных часов и смотрели на циферблат, нам тоже казалось бы, что стрелка стоит неподвижно, а цифры на циферблате движутся вокруг нас.
Звёздное небо — это циферблат небесных часов.
Вот за окном — блестящая яркая звезда. Через двадцать четыре часа она, совершив круг по небу, вернётся на то же место.
В этих небесных часах нет механизма, который мог бы засориться, запылиться, испортиться. Они идут всегда точно, не уходя вперёд и не опаздывая даже на тысячную долю секунды. По ним-то и можно проверять все часы на свете. Но для этого надо наблюдать звёзды не простым глазом, а в особую трубу. Ведь простым глазом не увидишь точно, вернулась ли звезда на то же самое место.
...Здание с круглой башней посередине. В башне под куполом установлен телескоп — большая труба, через которую смотрят на небо. В саду, около здания, среди цветников разбросаны маленькие башенки и домики с раздвижными крышами. Там тоже установлены приборы для наблюдения и фотографирования звёзд.
Это Государственный астрономический институт. В одном из домиков, расположенных в саду, находится инструмент, который служит для измерения времени. Это небольшая труба, установленная на прочном каменном фундаменте.
Глядя в трубу, астроном ловит мгновенье, когда, обойдя за двадцать четыре часа полный круг, звезда снова вернётся на то же место — на ту линию, которая проходит по небу с севера на юг через полюс мира.
У астронома есть таблицы, где сказано, в какое время по звёздным часам та или другая звезда проходит через эту линию.
Вот это-то и есть точное время, по которому надо исправлять все остальные часы.
Но астроном, даже и глядя в трубу, не верит своим глазам. За перемещением звезды ему помогает следить самопишущий прибор, отмечающий пером на бумажной ленте её путь. И одновременно с этим второе перо записывает на той же ленте секунды и доли секунд. Изучая потом эту запись, астроном узнаёт, что показывали часы, когда звезда проходила через положенную линию.
Чтобы в наблюдениях не было ошибок, в Пулковской обсерватории пристроили к трубе «электрический глаз» — такой прибор, который точнее наблюдает прохождение звезды, чем человеческий глаз.
А один наш инженер придумал прибор, который печатает на ленте время прохождения звезды: столько-то секунд, столько-то десятых и сотых долей секунды.
Так по небесным часам узнают точное время.
Но как ни хороши небесные часы, у них есть большой недостаток. Даже самые дешёвые ходики и те показывают время и днём и ночью, и в ясную и в дождливую погоду. А по небесным часам можно узнавать время только ночью, да и то только тогда, когда небо не закрыто облаками.
Но ведь знать точное время надо всегда, в любую минуту дня и ночи.
Как же быть, как научиться хранить точное время про запас, чтобы можно было проверять часы когда угодно, не дожидаясь ночи и ясной погоды?
Для этого в Астрономическом институте есть точнейшие часы — хранители времени.
Чтобы эти часы как можно меньше отставали или уходили вперёд, их оберегают от малейшего толчка, от самого лёгкого дуновения ветерка, от смены жары и холода.
Самая важная часть часов, от которой зависит точность их хода, — это маятник. Он очень чувствителен к погоде. В жаркую погоду он качается медленнее, в холодную начинает качаться быстрее. Чтобы этого не было, маятник в астрономических часах разлучают с циферблатом и механизмом. Механизм и циферблат наверху — в аппаратной комнате. А маятник живёт внизу, в глубоком подвале, где и зимой и летом, и в мороз и в жару градусник показывает одну и ту же или почти одну и ту же температуру.
Прочный фундамент и толстые каменные стены оберегают маятник от толчков: даже если грузовик проедет наверху, маятник этого не почувствует.
Чтобы маятник был защищён от малейшего дуновения, его заключили в футляр с медными стенками и стеклянной крышкой. Из этого футляра воздух выкачан, насколько возможно, насосом. Ведь воздух может делаться, смотря по погоде, то более, то менее плотным, и маятник на это отзывается: в более плотном воздухе ему труднее качаться.
Маятник так чуток, что даже на расстоянии чувствует тепло человеческого тела. Поэтому в подвал стараются заходить пореже — один только раз в неделю.
Как же маятник связан со своим механизмом и со своим циферблатом? Для этого из подвала проведены наверх, в аппаратную, электрические провода.
Маятник управляет механизмом и стрелками часов по проводам, вроде того как мы заставляем звонить звонок, нажимая на кнопку.
Вот какие удивительные часы! Сами они наверху, а их сердце бьётся глубоко под землёй, в медном домике со стеклянной крышей.
Часы эти хорошо хранят время. Они уходят вперёд или отстают за сутки не больше чем на две-три тысячные доли секунды. И главное: изучив их ход, можно всегда сказать, насколько они отстанут или уйдут вперёд за день, за два дня, за неделю. А раз так, то даже в ненастную погоду, когда нельзя проверить часы по звёздам, можно всё-таки определить, на сколько долей секунды они ошибаются.
Так находят и хранят точное время, словно величайшую драгоценность. Но Служба времени существует не только для этого. Точное время для того и хранят, чтобы передавать его по всей стране — всем, кому оно нужно. А кому оно не нужно? Без него не могли бы работать не только железные дороги, аэродромы, заводы, электростанции, но и театры, школы, научные институты. На перекрёстках улиц, на башнях вокзалов ярко светятся по вечерам циферблаты часов, показывающих точное время.
Как же время передают из обсерватории по всей стране?
Для этого в аппаратной Службы времени есть ещё особые передающие часы. Их проверяют по часам-хранителям. Несколько раз в день передающие часы говорят нам по радио, который час. Говорят и словами и гудками.
Кто из нас не слыхал этих слов:
— Товарищи радиослушатели, проверьте часы. Третий сигнал даётся во столько-то часов по московскому времени.
Вслед за этим раздаётся громкое тиканье, словно в комнату внесли большие часы. А потом тиканье прекращается, и мы слышим три гудочка.
Эти три гудочка — два длинных (приготовьтесь!) и один короткий (переставьте стрелки!) — прорываются сквозь всё: сквозь звуки оркестра, сквозь весёлую песню, сквозь самый увлекательный рассказ. И на них никто не в обиде: они делают нужное дело.

ГОРОДОК НА КОЛЁСАХ

Посреди большой, светлой комнаты стоит корабль — с мачтами, с трубами, с длинным рядом круглых окошек вдоль борта. Корабль окружили дети — большие и маленькие.
Самые старшие уже прекрасно знают, где у корабля нос и корма, где капитанский мостик. А маленькие ещё плохо разбираются в том, что это за штука. Трёхлетний мальчуган старательно засовывает в одно из круглых окошек кусочек булки. Уж не думает ли он, что корабль живой? Или, может быть, он угощает пассажиров, которые сидят там в каютах?
Мальчугана поднимают на смех.
Любители живой природы наблюдают за золотыми рыбками в аквариуме. Вот одна из рыбок поднялась наверх за кормом, схватила его и, сделав крутой поворот, стрелой унеслась вниз, словно боясь, что у неё отнимут добычу.
В просторной комнате весело и шумно. В одном углу катают по рельсам игрушечный поезд, в другом — катаются сами с высокой деревянной горки. Одни строят дома из кубиков, другие баюкают, одевают и переодевают кукол. Где же всё это происходит? В детском саду?
Нет, это не детский сад. Ведь тут ребята самого разного возраста: и школьники, и дошкольники, и даже грудные младенцы на руках у матерей.
Все они, видно, только недавно сюда попали. Иначе воспитательница не путала бы имён и не называла бы Ваню Петей. Да и Петя с Ваней лучше бы знали друг друга. А тут все дети — новички.
И ещё одно непонятно: почему за стеной слышны гудки, свистки и чьё-то тяжёлое, громкое дыхание, словно там никак не может отдышаться после бега огромное чудовище?
— Граждане пассажиры! — раздаётся вдруг неизвестно откуда голос. — Поезд номер три отправляется в двенадцать часов пятнадцать минут с платформы номер шесть.
Тут уже всё становится ясно. Эти дети — не просто дети, а маленькие пассажиры. А комната, в которой они играют, это не ясли и не детский сад, а комната матери и ребёнка при вокзале. Здесь дети ждут поезда, на который им нужно пересесть. Ночью они хорошо выспались в маленьких кроватках, стоящих рядами в спальне. Утром они умылись и позавтракали. А сейчас играют в ожидании поезда.
Как это хорошо придумали — устраивать на вокзалах комнаты для детей! Прежде таких комнат не было. Бывало зайдёшь в зал третьего класса. А там и на тюках, и на сундуках, и на скамьях, и просто на полу сидят и лежат люди. Шум, крик, грохот. Маленькие дети кричат, плачут. Матери сами готовы заплакать. Легко ли укачать ребёнка в этакой суете! За старшими только и гляди в оба: убегут на платформу, и там разыскивай их. Чего доброго, под поезд попадут!
А теперь у нас на каждом вокзале есть комната матери и ребёнка, а на больших вокзалах — целые квартиры со спальнями, с комнатами для игр, со столовыми, с душевыми и умывальными.
Но вот тот же голос, раздающийся неизвестно откуда, говорит:
— Начинается посадка на поезд номер три...
Матери спешно одевают детей, прощаются с нянями и воспитательницами и выходят на платформу.
А там уже подан поезд. Свежеокрашенные вагоны так и сверкают. На окнах — белые занавески, на столиках — лампы под абажурами. Настоящие домики на колёсах, да ещё какие уютные!
По платформе бегут электрические вагонетки с багажом, быстро шагают носильщики в белых фартуках с бляхами на груди. За ними едва поспевают пассажиры.
Какой-то гражданин, у которого шляпа съехала на затылок и развязались шнурки на ботинке, растерянно мечется по платформе. Он обращается ко всем с одним и тем же вопросом:
— Не видели ли вы мальчика восьми лет, рыженького такого, в матросской шапке? Вова зовут.
Но никто не видел Вовы.
— Обратитесь к дежурному по вокзалу, — советует кто-то.
— Или к дорожной милиции...
И вдруг раздаётся всё тот же знакомый громкий и внятный голос. Куда ни пойдёшь, он везде слышен:
— Гражданин Иванов! Ваш сын Вова ждёт вас в комнате дежурного по вокзалу.
— Вот спасибо! — радостно восклицает рассеянный гражданин, обращаясь к доброму невидимке, и, ринувшись назад, чуть не сбивает с ног какую-то толстую гражданку.
Но что это за добрый невидимка? Где он? Кто он?
Он сидит в одной из комнат вокзала, которая называется радиоузел. Перед ним — стол, вроде письменного. На столе — большой радиоприёмник, громкоговоритель и круг для пластинок, как в патефоне.
Когда надо повторить в сотый раз одно и то же, например: «При вокзале работает камера хранения», человек, сидящий у стола, пускает в ход патефонную пластинку. А если надо сказать что-нибудь такое, что на пластинку не записано, он говорит сам в микрофон, стоящий тут же на столе. И его голос, усиленный во много раз, раздаётся по вокзалу. Ведь громкоговорители установлены здесь повсюду.
Между тем на платформе продолжается посадка. У каждого вагона стоит проводник. Он проверяет билеты. Люди входят в вагон. А там уже их ждёт другой проводник. Он указывает пассажирам места.
В вагоне ещё тихо и пусто. Но вот понемногу он начинает наполняться народом. Тут сразу можно понять, кто привык часто ездить, а кто больше дома сидит. Привычные пассажиры являются за несколько минут до отхода поезда, и при этом незаметно, чтобы они очень спешили, словно это не поезд, а троллейбус: на один опоздаешь — другой следом идёт.
А домоседы приходят первыми — и не приходят, а прибегают, запыхавшись, еле дыша. Разместив багаж на верхних полках и сетках и усевшись на скамейку, они облегчённо вздыхают.
— Ну зачем же было так спешить и волноваться, — говорит кто-нибудь из провожающих: — до отхода ещё целых полчаса.
— Лучше пораньше прийти, чем опоздать, — миролюбиво отвечает отъезжающий, но вид у него самый смущённый.
Проходит четверть часа, и он снова начинает волноваться и гнать провожающих из вагона:
— Ну уходите, уходите! А то ещё уедете!
А вот и добрый невидимка из всех громкоговорителей предупреждает за пять минут до отхода поезда:
— Провожающих прошу оставить вагон.
Пока пассажиры подъезжают и подходят к вокзалу, занимают места в вагонах, раскладывают по полкам вещи, толпятся на площадках, прощаются, целуются, кричат что-то через закрытые окна, обещают писать домой каждый день — на вокзале без суеты и шума идёт невидимая для пассажиров работа.
На самом верхнем этаже, в комнате со стенами, завешанными мягкой тканью, сидит в кресле у стола человек в форме железнодорожника. Это диспетчер, управляющий движением поездов. Он может вступить в разговор с любой из станций, расположенных на его участке. А участок у него не маленький: до самой дальней станции сто километров.
Когда тебе надо позвонить к товарищу, ты снимаешь с аппарата трубку и набираешь номер. Разговаривая, ты держишь трубку так, чтобы один её конец был около уха, а другой — около рта.
Но у диспетчера совсем не такой телефон. Ему нельзя держать трубку в руках, потому что руки у него заняты: он вычерчивает на большом листе бумаги цветными карандашами пути поездов, которые бегут сейчас по рельсам на его участке. Достаточно посмотреть на этот лист бумаги, чтобы увидеть, где какой поезд, хорошо ли он идёт, не опаздывает ли, какую станцию прошёл и к какой подходит.
Рожок телефона, в который говорит диспетчер, укреплён на длинной подставке, раздвигающейся, как складной метр. Потянул — и рожок около рта. Чтобы вызвать какую-нибудь станцию, диспетчер поворачивает ключ в ящичке, который стоит слева у него под рукой.
В ящичке много таких ключей, и около каждого — название станции. Тут не приходится снимать трубку, набирать номер. Повернул ключ, нажал ногой педаль — и готово: в громкоговорителе, стоящем на столе, раздаётся голос:
— Такая-то станция слушает.
Когда требуется, диспетчер может вызвать сразу все станции своего «круга», то-есть своего участка. Чтобы устроить такое «общее собрание», надо только повернуть особый ключ. Оставаясь один в своей комнате, диспетчер говорит сразу с двадцатью дежурными двадцати станций.
Поезд номер три ещё только подают к платформе, а диспетчер уже готовит для него свободный путь. Ведь номер три — это такой поезд, который должен мчаться с огромной скоростью, останавливаясь только на больших станциях.
Диспетчер вызывает линию и отдаёт приказ начальникам ближних станций освободить дорогу скорому поезду.
Тем временем в депо снаряжают для поезда паровоз. Ну и красавец, ну и богатырь этот паровоз «ИС»! Но он не только красив и силён, — он устроен так, чтобы людям в нём легко было работать.
На других, старых паровозах помощник машиниста должен сам бросать уголь в топку лопатой. Тяжёлый это труд. Ведь паровозу нужно много угля, чтобы с большой скоростью вести такой длинный состав. А на паровозе «ИС» уголь сам идёт из тендера в топку. Его гонит туда и разбрасывает по топочной решётке машина — механический кочегар.
Как же это снаряжают в путь паровоз? Сначала он подходит к эстакаде. А эстакада — это такой домик на высоких столбах. Внутри домика, в больших бункерах — ящиках с воронкой внизу, — уголь. Рабочий нажимает рычаг, и из бункера сыплется сверху в тендер паровоза уголь — как раз столько, сколько надо.
Паровоз идёт дальше — к колонке, и в бак тендера мощной струёй льётся вода...
И вот всё готово к отправке. Паровоз уже стоит и попыхивает паром в голове поезда. Пассажиры теснятся в коридорах у окон. Провожающие покинули вагоны. Над платформой на больших часах одна стрелка указывает на двенадцать, а другая приближается к трём.
12 часов 13 минут, 12 часов 14 минут...
Главный кондуктор, стоя у первого вагона поезда, вглядывается в виднеющийся вдали перед паровозом красный огонь светофора.
Красный огонь — значит, путь закрыт, ехать нельзя.
А в это время на центральной башне вокзала дежурный по станции поворачивает рукоятку на аппарате. Над аппаратом большая доска, на которой ясно видна вся станция с её путями, стрелками, светофорами. Всё это изображено не красками и не тушью: вместо путей на доске — узкие металлические полоски, вместо светофоров — крошечные электрические лампочки за круглыми окошечками. Дежурный повернул рукоятку. Рядом на доске красный огонёк в окошке сменился зелёным. И одновременно впереди паровоза, на светофоре, тоже загорелся зелёный сигнал.
Главный кондуктор даёт свисток. Паровоз отвечает могучим гудком. И поезд плавно, словно нехотя, трогается с места. Можно подумать, что и ему жаль расставаться с нашим городом.
Провожающие идут за вагоном, машут руками, платками, шапками. Но им приходится шагать, а потом бежать всё быстрее и быстрее. Многие сразу же отстают. А самые молодые и проворные пытаются бежать вровень с поездом. Но разве за ним угонишься!
А на выходном светофоре уже опять красный огонь. Это значит: путь занят. Теперь уже другой поезд нельзя отправить со станции по этим же рельсам.
Кто же зажёг красный огонь? Дежурный по станции? Нет, это сделал сам поезд.
Как же он это сделал? Тут надо сказать, что по рельсам между двумя светофорами всё время идёт электрический ток: по одному рельсу в одну сторону, по другому — в обратную. Обегая свой участок, ток по дороге попадает в такой прибор, который включает лампы на светофоре.
Но вот со светофором поравнялся паровоз. Каждые его два колеса и ось, на которой они сидят, — это словно мостик, соединяющий между собой правый и левый рельс. И ток, вместо того чтобы идти дальней дорогой с заходом в прибор, включающий лампы на светофоре, устремляется по короткой дорожке, по мостику, из одного рельса в другой. А прибор, когда в него перестаёт попадать ток, отвечает на это тем, что выключает зелёный огонь и включает красный.
Такому устройству дали название «автоматическая блокировка», потому что оно автоматически, само собой, «блокирует», то-есть закрывает участок, когда на нём поезд.
Пассажиры могут быть спокойны. Перед ними зелёные огни — путь свободен: об этом позаботился диспетчер. А позади горит на светофоре красный огонь, включённый самим поездом. Тут уж никакого столкновения поездов быть не может.
Ну, а если всё-таки машинист другого, идущего позади поезда из-за тумана или метели не разглядит красного огня на светофоре? На этот случай в паровозной будке среди других приборов есть и маленький светофор. Когда на большом путевом светофоре загорается красный огонь, такой же огонёк вспыхивает и на маленьком светофоре в паровозной будке прямо перед глазами машиниста.
А вдруг машинист зазевается и не увидит во-время красного сигнала? Таких зевак не держат на железных дорогах. Человек, ведущий поезд, должен быть зорким, точным, внимательным.
Но ведь каждый может заболеть, пропустить сигнал не по своей вине. Что тогда?
Тогда колёса поезда затормозит «автоматический сторож». Это не человек, а такое устройство, которое само останавливает паровоз, как только тот нарушит запрет и пройдёт мимо красного огня...
Быстро бежит поезд по рельсам. Постукивают под полом вагона колёса. В окна смотрят пассажиры. Петя и Ваня — те самые, которые ночевали в комнате матери и ребёнка, — тоже где-то в одном из вагонов. Должно быть, они во все глаза смотрят на проходящие мимо поля и удивляются, почему коровы такие крошечные и почему ближние деревья бегут назад, а лес вдалеке словно торопится поспеть за поездом.
Пассажир, потерявший сына на вокзале, тоже, вероятно, здесь, если только он по рассеянности не отстал от поезда, выйдя погулять на одной из станций.
В вагонах разговаривают, читают книжки, закусывают. Люди привыкли к поезду и чувствуют себя в нём, как дома. И этот городок на колёсах, с длинным рядом домов-вагонов и сотнями жителей, мчится по рельсам днём и ночью, в ясную погоду и в метель. Целый городок летит с огромной скоростью, с грохотом проносясь по мостам и наполняя гулом туннели. И никто не боится, что он налетит на что-нибудь или свалится под откос с высокой насыпи при крутом повороте.
Этот странствующий городок охраняют и диспетчер у своего диковинного телефона, и дежурный по станции, и машинист, зорко следящий за приборами в паровозной будке, и ещё много других людей в железнодорожных фуражках.

РЕКА И ГОРОД

Стоял когда-то на маленькой реке маленький город. По реке подходили к городу лодки и барки с товарами. К реке спускались за водой по крутому зелёному берегу женщины с коромыслами на плечах. Но время шло, и город рос во все стороны, захватывая окрестные деревушки. Вдоль дорог, которые к нему вели, строились дома. И дороги понемногу превращались в улицы. Среди деревянных домов там и сям вырастали каменные.
С каждым веком всё красивее и богаче становился город. Всё выше поднимались дома, и всё больше было в этих домах людей. Город рос, а река оставалась прежней. И мала стала река городу, как тебе теперь мала твоя прошлогодняя рубашка. Большие корабли не могли подойти к нему по мелкой реке. А маленькие лодки много ли поднимали груза? Да и воды стало не хватать городу.
Призадумались люди: «Большой у нас город и богатый, самый главный город в стране. Ему бы на большой реке стоять, чтобы шли к нему корабли со всех морей. А он на маленькой речке стоит. Того и гляди, всю её выпьет».
Была в этой стране широкая, могучая река. Такая широкая, что с одного её берега другой был еле виден. Просторной водной дорогой пролегала она через леса и степи. А глубокая она была такая, что по ней самые большие корабли могли плавать. Всем река была хороша. Одно было плохо: далеко от неё было до столицы.
Стали люди думать: «Как бы нам большую реку к нашей столице подвести?»
Легко это было сказать, да нелегко сделать. Ведь от реки далеко было до города. Разделяли их леса дремучие и холмы высокие. Вниз-то вода и сама идёт, а как её заставить в гору подниматься?
Другие бы за такое дело и браться не стали, но в этой стране люди были особенные. Они и не такие чудеса делали. Дружно взялись они за работу, и скоро от большой реки до большого города пролегло глубокое русло. Где холмы высились, там вода сама вверх поднималась по огромной лестнице, со ступени на ступень. По водяной лестнице пошли в город большие корабли. Далеко от столицы до морских берегов, и всё-таки идут в неё корабли из пяти морей.
Где же эта страна?
Ты сам в ней живёшь.
Чтобы увидеть собственными глазами, как воды могучей реки Волги идут к Москве через холмы, леса и овраги, надо сесть на троллейбус и поехать в речной порт Химки.
Чем дальше, тем больше зелени за открытыми окнами троллейбуса. На улице Горького его провожают вытянувшиеся в два ряда липы. А на Ленинградском шоссе лип уже так много, что они идут не в два, а в несколько рядов.
Вот и последняя остановка.
Реки ещё не видно, но всё говорит о воде. Ограда парка украшена якорями и якорными цепями, а у входа стоит на высоком подножии фигура девушки, держащей над головой парусный кораблик. Широкая аллея ведёт вдоль цветников к зданию, похожему на большой белый пароход. Вокруг здания — галереи, напоминающие палубы. Посередине возвышается четырёхугольная башня с балконом, похожим на капитанский мостик. А над мостиком поднимается, как мачта, высокий шпиль с пятиконечной золотой звездой наверху.
Ты часто бывал на обыкновенных вокзалах, но речного вокзала ты ещё не видел. Вместо перронов здесь гранитные набережные — причалы.
Вместо рельсов и шпал — вода, над которой носятся белые чайки. Вместо паровозов и вагонов — белые пароходы и теплоходы.
В ожидании теплохода интересно сходить посмотреть грузовой порт.
От вокзала до грузового порта несколько минут ходьбы.
На широкой асфальтовой площадке стоят только что прибывшие в Москву новенькие автомобили, лежат стопками автомобильные шины, похожие на огромные резиновые баранки, высятся груды мешков с пшеницей, сверкают на солнце горы соли. Все эти совсем разные вещи здесь называются одним и тем же словом — грузы. В прежние времена на речных пристанях грузы переносили с барж и пароходов на берег грузчики. Это были высокие, широкоплечие люди, с могучими мускулами. Когда надо было снести на берег какой-нибудь огромный, тяжёлый ящик, грузчик нагибался и ему взваливали этот ящик на спину. Нужна была не только сила, но и ловкость, чтобы сразу же не сломать себе спину и не упасть замертво. Грузчик шёл, пошатываясь, по сходням, стараясь как можно скорее донести груз до места и свалить на землю.
Среди грузчиков не было людей старше сорока лет. Работа была такая тяжёлая, что её долго не выдерживали.
Теперь на наших пристанях людям помогают стальные грузчики. Эти-то не знают, что такое усталость. Среди них есть такие силачи, которые шутя снимают с палубы грузовик и ставят его на набережную.
Вот они выстроились на берегу. Издали кажется, что это стоят на задних лапах серые чудовища с длинными шеями. Это подъёмные краны. Один из них тронулся с места и медленно пошёл по рельсам. Наверху, в застеклённой будочке, сидит машинист. Кран подошел к стоящему у причала грузовому теплоходу и остановился. Длинная шея — стрела крана — повернулась к теплоходу. И через минуту над водой повисла в воздухе светлосерая машина «Победа».
Эта машина ещё не ходила по улицам и дорогам, но она уже совершила плавание из Горького в Москву и воздушный полёт с теплохода на берег.
Есть в порту у людей и другие помощники. На палубах стоят краны-лилипуты и вытаскивают из трюмов один ящик за другим. Длинные ленты транспортёров переносят на берег мешки. По набережной быстро движется красная машина, похожая на трактор. Спереди у неё две стальные руки. Машина подходит к доске, на которой лежит стопка автомобильных шин, подхватывает своими стальными руками эту доску, поднимает её и несёт к складу. Там уже лежат грудой, одна на другой, такие же шины. Стальной грузчик поднимает свой груз ещё выше и кладёт его на самый верх.
Но пора возвращаться на пассажирский вокзал, чтобы не опоздать на теплоход.
Впрочем, даже самому рассеянному человеку было бы трудно опоздать. Ведь радио то и дело терпеливо и настойчиво повторяет: «Граждане пассажиры! Производится посадка на теплоход «Леваневский».
По узенькому деревянному мостику — трапу — пассажиры переходят с гранитной набережной на теплоход. Шумная, весёлая толпа занимает скамейки на палубах. Раздаётся протяжный гудок, словно теплоход говорит Москве: «До свиданья!»
Кажется, что набережная медленно трогается с места и отходит назад. С каждой секундой всё шире водяная гладь, отделяющая теплоход от вокзала. За кормой, словно две расходящиеся колеи, убегают обратно к берегам две волны, поднятые теплоходом. На шоссейных дорогах путь машинам указывают дорожные столбики. А на водяной дороге вместо столбиков протянулись и справа и слева двумя цепочками белые и красные бакены.
Бакен — это пустой железный ящик, стоящий на якоре. На каждом бакене укреплён электрический фонарь. По вечерам все эти фонари зажигаются, и над водой протягивается цепочка огней. Тут уж не заблудишься. Огни фонарей словно маяки.
От Москвы до Волги не близкий путь: на сто двадцать восемь километров протянулся канал имени Москвы — искусственная река, созданная советскими людьми.
Обыкновенная река течёт сверху вниз, а снизу вверх подниматься не умеет. А искусственная река по дороге от Волги до Москвы поднимается снизу вверх на целых тридцать шесть метров. Для этого нарочно построена громадная водяная лестница.
Вот теплоход, идущий с Волги в Москву, подошёл к первой ступени этой лестницы. Канал в этом месте перегорожен воротами. Как по волшебству, огромные, тяжёлые ворота раскрываются, и теплоход входит в просторный, длинный коридор — шлюз. Справа и слева высоко поднимаются стены шлюза. Ворота закрываются, и вода в шлюзе быстро начинает подниматься. А вместе с водой поднимается и теплоход. Перед ним опять открываются ворота, но уже другие, и он выходит из шлюза.
Так со ступеньки на ступеньку поднимается вода в этой необыкновенной реке. А ступеньки не маленькие — по восьми метров.
Как же заставляют воду идти вверх, против всех правил? Для этого около шлюзов есть насосные станции. Там могучие насосы гонят воду по трубам из канала в шлюз.
А как же спускаются по водяной лестнице теплоходы, идущие из Москвы? Вниз идти — не вверх карабкаться. Когда теплоход входит в шлюз, воду выпускают.
Уровень воды делается всё ниже. С теплохода кажется, что стены становятся всё выше. А на самом деле это теплоход опускается вместе с водой.
Кто же раскрывает и закрывает тяжёлые ворота, кто приказывает воде подниматься и опускаться в шлюзе? Это делает человек, который работает в высокой башне шлюза.
Перед ним на мраморной стене — приборы со стрелками, похожие на часы. Вдоль стены установлен покатый стол, на котором в строгом порядке размещены ключи управления, похожие на маленькие дверные ручки. У каждой ручки своё дело. Если повернуть одну ручку, откроются ворота шлюзов: если повернуть другую, начнут работать насосы. Человек в башне, как сказочный волшебник, управляет всей жизнью шлюза. Поворачивая ключи, он может отдать восемьсот пятьдесят приказов разным машинам.
Никогда ещё не бывало на свете такого канала, как канал имени Москвы. Под каналом бегут по туннелям автомобили и трамваи. Над каналом проносятся по железнодорожным мостам поезда. Недалеко от Волги канал встречается с рекой Сестрой. Чтобы дать дорогу каналу, реку пришлось заключить в трубу. Плывя на теплоходе, люди видят, как из-под канала вырывается на простор река Сестра.
Много труда понадобилось людям, чтобы построить канал со всеми его плотинами, водохранилищами, шлюзами, насосными станциями, маяками, пристанями, пассажирскими вокзалами. Чтобы заставить Волгу пойти к стенам московского Кремля, её пришлось перегородить плотиной, и она широко разлилась, образовав такое большое искусственное озеро, что его назвали морем: «Московское море».
Над верхушками деревьев, которые оказались под водой, проплывают теперь теплоходы.
Канал несёт к Москве в двенадцать раз больше воды, чем давала прежде Москва-река.
Есть на земном шаре знаменитый Панамский канал. Он соединяет два океана — Великий и Атлантический. Его строили больше тридцати лет. А канал имени Москвы, который на сорок семь километров длиннее, строили только четыре года и восемь месяцев.
Когда с палубы теплохода смотришь на гладь воды, в которой отражаются зелёные откосы берегов, трудно представить себе, что здесь творилось в дни стройки.
На изрытых откосах канала с утра до ночи работали мощные машины-землекопы. Гудели паровозы, везущие поезда с землёй. По ещё сухому дну канала двигались грузовики, ходили люди.
День за днём, в зимнюю стужу и в летнюю жару, строители упорно продвигались вперёд, преодолевая с бою все препятствия: холмы, овраги, трясины.
Недалеко от Москвы им преградила путь гряда холмов. Но люди не отступили, не пошли в обход, а перерезали гору такой глубокой выемкой, что в ней мог бы поместиться пятиэтажный дом.
Постройка канала имени Москвы — это только часть огромной работы, которую ведут советские люди.
Одна за другой возникают на Волге плотины и гидростанции.
Самые большие из них будут сооружены у городов Куйбышев и Сталинград.
Таких могучих гидростанций ещё не было на нашей планете.
Электрический ток пойдёт из Куйбышева и Сталинграда и в Москву, и в города Поволжья, и в колхозы, расположенные за сотни километров от берегов Волги.
Сила волжской воды заставит мчаться электрические поезда на железных дорогах, приведёт в ход станки на заводах и электрические тракторы на полях.
Плотины высоко поднимут воду и превратят реку в цепь широких озёр. Капитанам не страшны будут больше мели, на которые прежде нередко садились суда. С палубы большого волжского теплохода пассажирам будет казаться, что они плывут по морю. В ветреную погоду по озёрам-водохранилищам будут идти рядами высокие волны. Придётся строить такие суда, чтобы они не боялись бури.
Ночью путь кораблям будут освещать яркие прожекторы, установленные на высоких башнях маяков.
Зимой по водохранилищам пойдут ледоколы. Взбираясь носом на льды и ломая их своей тяжестью, они будут прокладывать дорогу кораблям.
В жаркое летнее время волжская вода пойдёт из озёр-водохранилищ по каналам на поля.
27 июля 1952 года вся наша страна торжественно праздновала открытие Волго-Донского канала имени В. И. Ленина. Этот канал соединил две могучие реки — Волгу и Дон. Корабли уже идут из Москвы в Ростов-на-Дону по водному пути длиной три тысячи двести пятьдесят километров.
Выйдя из канала имени Москвы, теплоход направляется вниз по Волге к Горькому, проходит мимо строящихся плотин Куйбышевской и Сталинградской гидроэлектростанций, а потом поворачивает на запад, по Волго-Донскому каналу.
По лестнице шлюзов теплоход поднимается на водораздел между Волгой и Доном, а затем спускается к новому Цимлянскому морю, которое появилось, когда Дон перегородили плотиной у станицы Цимлянской. Оттуда уже недалеко и до Ростова.
А из Ростова можно плыть дальше по Чёрному морю в Батуми, Сочи, в Одессу.
Так Москва стала портом пяти морей.
Прежде из неё можно было проехать по воде в Балтийское, Белое и Каспийское моря. А теперь, когда началась навигация по Волго-Дону, из Москвы открылся водный путь также в Чёрное и Азовское моря.
Нелегко перегораживать плотинами широкие реки, создавать искусственные моря — водохранилища и прокладывать такие каналы, как Волго-Дон. Но у наших строителей есть всё, что для этого нужно: и знания, и опыт, и любовь к делу, и могучие машины.
Взять хотя бы шагающий экскаватор. Это махина высотой в пятиэтажный дом. Его ковш так велик, что в него можно вкатить легковой автомобиль. Длина стальной руки, в которой экскаватор держит этот ковш, шестьдесят пять метров.
А какие у этой громадины ноги! Вместо ступни у ноги огромная, пустая внутри балка. Не быстро выдвигает вперёд свою ногу стальное чудовище. Но зато и шаг оно делает не маленький — целых два метра.
Машиной управляет не простой машинист, а инженер, окончивший институт. Перед ним на пульте управления — кнопки. Нажимая на эти кнопки, он заставляет шагающего великана брать сразу четырнадцать кубометров земли и перебрасывать на сто пятьдесят метров в сторону.
А какие громадные землесосные снаряды работают у нас на постройке плотин! Одна такая машина может за сутки вынуть тысячу вагонов грунта.
Человек, стоящий на спине чудовища в центральной рубке, управляет, нажимая на кнопки, могучими электрическими двигателями.
Если копать обыкновенной лопатой да возить землю на телеге, понадобилось бы тридцать пять тысяч землекопов и пятнадцать тысяч лошадей, чтобы заменить одну эту машину.
Таких машин ещё никогда не бывало. И немудрено: ведь никогда ещё люди не решали таких задач и не перестраивали свою страну так быстро и на таком огромном пространстве.

РАССКАЗ О ШКОЛЕ

Есть на нашей улице здание, которое легко найти, даже если не помнишь адреса. Его сразу можно узнать по широкому крыльцу и по трём рядам больших, часто поставленных окон. Таких окон и такого крыльца не увидишь ни у одного другого дома на улице. Но есть ещё одна верная примета: каждое утро к широкому крыльцу со всех сторон собираются ребята с сумками в руках.
Тут и на вывеску смотреть не надо. Сразу видно, что это за здание. У всего на свете есть история.
Есть своя история и у школы.
Ты, может быть, думаешь, что всегда в школах были парты и классные доски, большие залы и просторные коридоры, библиотеки и кабинеты с физическими и всякими другими приборами?
Нет, в старину школа была другой и учились в ней по-другому.
Давай перенесёмся с тобой сразу лет на четыреста назад...
— Буки-аз — ба. Веди-аз — ва. Глаголь-аз — га...
Что это? На каком языке? Никак не разберёшь. Добро бы говорил кто-нибудь один, а то кричат все сразу, да ещё вразброд.
Подойдём поближе к избе. Может быть, что-нибудь и поймём.
Голоса стали громче, а разобрать всё-таки ничего нельзя.
— Буки-рцы-аз — бра. Глаголь-веди-аз — гва. Добро-веди-аз — два...
Добро, два, глаголь — как будто русские слова, а до смысла всё-таки не доберёшься.
Заглянем в приоткрытую дверь, откуда доносится этот странный хор.
За длинным столом сидят на скамьях дети в каких-то странных кафтанах до пят. Ближе к двери — маленькие, а чем дальше, тем старше. Непонятные слова выкрикивают хором те, которые поменьше.
В углу под иконой — старик с большой белой бородой. Он тоже в длиннополом кафтане.
Перед ним стоит мальчик с книгой в руках и читает что-то скороговоркой.
— Не борзяся читать надо! — грозно перебивает его старик. — А ну-ка, повтори зады.
Да это школа! Не наша теперешняя школа, а такая, какая была в старину.
Заглянем в книгу, которая лежит на столе перед одним из учеников. На страницах большие буквы и рядом картинки с подписями. Это, видно, букварь. И буквы в нём не такие, как сейчас, и слова старые, а понять всё-таки можно.
Вот и какие-то стихи. О чём это они?
Розгою дух святый детище бити велит,
Розга убо ниже мало здравия вредит,
Розга разум во главу детем вгоняет,
Учит молитве и злых всех встягает...
Но дети знакомятся с розгой не только по книжке. Учитель не любит два раза повторять одно и то же. Он считает розгу своей лучшей помощницей и пускает её в ход поминутно.
В этой школе нет и в помине парт. За одним длинным столом здесь учатся одновременно большие и маленькие. В то время как младшие складывают из букв «склады»: буки-аз — ба, веди-аз — ва, старшие уже распрощались с букварём и долбят по следующей книге, по «часослову», молитвы или списывают с азбуки «прописи» — всякие поучения и изречения.
«Виноград зелен не сладок, млад человек умом не крепок».
Или:
«Кто хощет много знати, тому подобает мало спати, а мастеру угождати».
Мастером называли тогда учителя. Ему надо было угождать не только прилежанием и примерным поведением, но и приношением даров к праздникам. Учителю платили не только деньгами, но и припасами — хлебом и маслом, утками и поросятами.
Когда ученик кончал одну книгу и брался за следующую, он передвигался по скамейке ближе к учителю. Это значило, по-нашему, по-теперешнему, что он перешёл в другой класс. В этот день он приносил учителю горшок каши и гривну денег, завёрнутую в бумажку.
Для всех учеников было большим развлечением, когда в школу приводили новичка.
Держа сына за руку, отец входил в избу, крестился на образа и низко кланялся учителю. После этого они начинали «рядиться» — договариваться о том, чему учитель выучит мальчика и сколько за это возьмёт.
Договорившись, ударяли по рукам, словно один что-то продавал на рынке, а другой покупал. Поклонившись в ноги учителю, новичок доставал из-за пазухи заранее припасённую указку. Учитель давал ему букварь и сажал на самом конце длинного стола, недалеко от дверей.
Бесконечным казался новичку первый день ученья.
Сбегав домой пообедать, ребята возвращались обратно в школу. Уроков на дом не задавали. Зато в школе учились часов с семи утра до темноты.
И вот кончился школьный день. Но прежде чем разойтись по домам, ученикам полагалось застегнуть книжки на застёжки (тогда у переплётов были застёжки) и положить на полку. Книг домой не брали. Потом надо было вымести пол, вытереть пыль, принести из колодца воду.
На прощанье учитель внушал детям, чтобы домой они шли «со смиреньем», без «пхания друг друга», без «каменевержения», то-есть, попросту, не толкаясь и не швыряя друг в друга камней.
А утром чуть свет — опять в школу.
Трудно было учиться в те времена. Всё долбили наизусть и вызубривали от слова до слова.
У нас кто умеет читать одну книгу, прочтёт и другую. А тогда тот, кто выучил на память «часослов», мог не разобраться в «псалтыре».
Ведь книги эти были не напечатанные в типографии, а рукописные, и переписчик мало заботился о своём читателе: в рукописи иной раз не только не разделялись слова, но и целые фразы шли без всяких точек и запятых, без остановок, одна за другой.
Вот и попробуй прочесть без запинки такую книгу, ни разу не познакомившись с розгой.
Ещё труднее было научиться считать. Вместо цифр были буквы. Буква А означала единицу, Б — двойку, В — тройку. Но букв хватало только для единиц, десятков и сотен. Приходилось добавлять значки. Например, буква А в середине круга значила десять тысяч, если круг был из точек — это было сто тысяч, а круг из чёрточек означал миллион. Каково было складывать и вычитать числа, обозначенные таким способом?
Волей-неволей приходилось и тут долбить наизусть.
Немного было грамотных людей в те времена.
Да что говорить о том, что было несколько веков назад! Если порасспросить стариков, они расскажут, что всего несколько десятилетий назад не каждому ребёнку удавалось попасть в школу.
Есть у нас знакомая старушка. Так она совсем недавно научилась читать. Нелегко это ей далось: в молодые годы память лучше. Отчего же ей в детстве не пришлось учиться?
Школы поблизости не было?
Это верно, что школа от их деревни не близко была — вёрст за семь, да ещё через болото надо было идти.
Но не в этом было дело.
Когда она была девочкой, то часто упрашивала мать:
— Пусти меня в школу.
— А в чём ты пойдёшь? У тебя и сапог-то нет и шубёнка плохая.
— Ну как-нибудь да пойду.
— Да где же это видано, чтобы девчонок учить! Мальчишки и те не все ходят. А девчонке это и совсем ни к чему. Вырастешь — замуж выйдешь. Детей нянчить ты и сейчас умеешь. На что девчонке грамота?
Но девочка так приставала к матери, что та наконец согласилась:
— Ну ладно! Выучишься, так будет кому по покойникам молитвы читать.
Тут уж девочка сама отказалась от ученья: ей страшно показалось молитвы читать по покойникам.
Был у неё брат. Тот тоже всё просился в школу. И его сначала не хотели пустить.
— В солдаты пойдёшь — там научат. А дома и без книжек дела много.
Но брат не отставал. И вот снарядили его в школу. Хоть с трудом, да справили сапоги. Купили грифельную доску с грифелем; из лоскутков мать сумку сшила — грифельную доску и букварь носить.
Стал мальчик ходить в школу. Да не очень она ему понравилась. Учитель, чуть что не так, — линейкой по голове. А то коленками на песок поставит. Крупный песок — с камешками — насыпали в мешок, да на этот мешок и ставили. Больно было. Сколько раз ребята закидывали куда-нибудь в кусты этот ненавистный мешок! Но песку на реке было много. Вместо пропавшего мешка появлялся новый.
Походил мальчик в школу три года — сельские школы тогда трёхклассные были. Хотелось ему ещё поучиться, да негде.
Сейчас все должны семь, а то и десять классов окончить, а кто науку любит, может потом ещё в институт, в университет пойти. А тогда сельская школа была как тупик — никуда из неё ходу не было.
Выучился ты, скажем, кое-как считать, читать и писать, можешь вместо креста свою подпись поставить, ну и ладно, хватит с тебя.
Трудно было в те времена детям крестьян и рабочих пробиться к науке. В средней школе — в гимназии или реальном училище — редко можно было увидеть сына заводского рабочего, а уж о крестьянских сыновьях и говорить нечего.
А сейчас у нас все дети должны учиться.
Сколько школ понастроено за последние десятилетия не только в городах, но и в сёлах!
Ещё только встаёт из-за леса в морозной дымке красное зимнее солнце, а по деревенским улицам, по просёлкам, по занесённому снегом речному льду уже движутся стайками школьники. Далеко слышны их звонкие, весёлые голоса.
Вот уже показалось над крышами высокое кирпичное здание — самое большое в селе.
Ребята гордятся своей школой — её просторными классами, широкими коридорами, гимнастическим залом, библиотекой, где так много интересных книг, кабинетами, где собраны всякие хитроумные научные приборы, мастерскими, живым уголком с его летающими, плавающими и бегающими обитателями.
Городским школьникам, должно быть, показалось бы странным, что из окон класса здесь видны не стены противоположного дома, а далёкие леса и поля.
На уроке по неживой природе кто-нибудь из ребят выкладывает из карманов найденные на берегу реки камешки с отпечатками ракушек. А когда речь идёт о полезных растениях, на столе у учителя красуются яблоки и груши, выращенные юными мичуринцами в школьном саду.
Все дети ходят у нас в школу. Никто не остаётся неграмотным. Да иначе и нельзя.
Ведь жизнь в нашей стране основана на науке. Без науки и завода не построишь, и канала не проложишь, и большого урожая с колхозных полей не соберёшь.
Наука помогает нам во всех наших делах и работах.
И первая ступень к науке — это школа.

КНИЖНЫЙ ГОРОД

Не так легко обойти кругом земной шар, добраться до полюса, подняться на вершину самой высокой горы, проникнуть в глубину океана.
Но путешествовать можно и не сходя с места. Для такого путешествия не нужен ни корабль, ни самолёт. Стоит только взять в руки книгу, как она в один миг перенесёт тебя и на полюс, и на гору, и на океанское дно.
Нет такого корабля и нет такого самолёта, которые могли бы унести человека туда, куда уносит его книга.
У тебя есть своя полочка с книгами. Самые любимые из них ты столько раз перечитывал, что запомнил наизусть.
Твоя мама жалуется, что на тебя книг не напасёшься. Но, к счастью, ты теперь стал школьником и записался в настоящую библиотеку.
Ходить туда недалеко: надо пройти только несколько домов.
В читальном зале за длинными столами сидят дети. Несмотря на то что почти все места заняты, в комнате так тихо, словно она пустая. Только изредка слышится чей-нибудь шопот или шелест перелистываемых страниц.
Со стен на читателей одобрительно смотрят писатели: Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Горький...
Самые большие забияки и буяны ведут себя здесь как примерные мальчики. И неудивительно. Им не до шалостей! Читая книгу, они блуждают по закоулкам подземных пещер, или строят челнок на необитаемом острове, или путешествуют по сибирской тайге вместе с Чуком и Геком из повести Гайдара.
В библиотеке на полках очень много книг.
Как же библиотекарь находит как раз ту книгу, которая сейчас нужна?
Для этого у него есть каталог. Это путеводитель по миру книг. Просматривая каталог, библиотекарь отыскивает название книги и её адрес: шкаф такой-то, полка такая-то.
В библиотеке много полок и много шкафов. Но какой маленькой она бы тебе показалась, если бы ты побывал в библиотеке имени Ленина!
Есть в Москве огромный серый дом, не похожий на другие дома. Он такой высокий, что у тебя шапка свалилась бы с головы, если бы ты стал считать этажи — от нижнего до самого верхнего. Окна в доме такие частые и простенки между ними такие узкие, что вся стена кажется сплошным громадным окном с серым каменным переплётом.
В других домах и окна и простенки гораздо шире. Да и между этажами большее расстояние.
Глядя снаружи, даже и догадаться трудно, что там, за этой стеной, поблескивающей сотнями стёкол.
Кто живёт в этом таинственном доме с длинными, узкими окнами?
В нём живут не люди, а книги.
Огромное серое здание — это книгохранилище библиотеки имени Ленина, самой большой библиотеки в мире. Здесь хранится много миллионов книг — гораздо больше, чем живёт людей в Москве.
Книгохранилище — это настоящий книжный город со множеством улиц и переулочков.
Посреди каждого этажа проходит главная улица, а от неё идут направо и налево переулочки.
Вдоль переулочков, словно дома, выстроились книжные шкафы.
Кто только не живёт в этом городе! Рядом с нарядным, раззолоченным томом приютилась тоненькая книжечка в скромном, будничном платье. Нередко бывает, что такая скромная книжечка гораздо умнее и больше может рассказать, чем её толстый раззолоченный сосед. Старые, растрёпанные книги, видавшие немало читателей, стоят рядом с новорождёнными, только что вышедшими из типографии.
Есть тут книги, которые редко сходят с полок, потому что их мало читают. А есть и такие, которых часто вызывают к читателю. Они то и дело совершают путешествие из книжного города в читальный зал. Разумеется, книги сами ходить не умеют. Их приходится возить.
По главной улице книжного города, словно автобусы, бегут взад и вперёд ручные тележки. На них везут книги от лифта к полке.
Но главный вид транспорта в книжном городе — это электрическая железная дорога. Она ведёт из книжного города в читальные залы.
По ней ходят взад и вперёд маленькие электрические поезда. В каждом поезде — два вагончика. В вагончиках путешествуют опять-таки не люди, а книги.
Поезд быстро мчится, постукивая колёсами. На станции он останавливается и берёт пассажиров. Постояв минуту, он снова трогается в путь.
Станций четыре, а длина пути — четыреста метров, восемьсот твоих шагов.
Как в настоящем городе, здесь есть и милиционеры, и пожарные, и почта, и больница для книг.
Пожарные следят за порядком, смотрят, чтобы никто не курил. Когда куришь, долго ли уронить спичку или окурок!
На всякий случай тут заранее приготовлено оружие против огня: пожарные краны с длинными рукавами и огнетушители.
Иногда бывает, что какая-нибудь старинная книга приходит в книжный город искалеченная, израненная. За долгую жизнь ей много чего пришлось перенести. Её корешок заплесневел от сырости. На уголках её страниц видны дырочки — это следы острых мышиных зубов.
Такую книгу сразу отправляют в книжную больницу. Там её очищают от плесени, подклеивают порванные листы.
Если книга пришла раздетая, её одевают.
В книжном городе есть мастерская, где работают книжные портные. Они шьют для книг платья — из коленкора, из кожи.
Книги здесь берегут, чтобы они дольше жили, дольше служили людям.
Врагам книг — жучкам, мышам, книжным червям — вход в книжный город строго воспрещён.
Чтобы книга не заболела, её оберегают от сырости.
Работники библиотеки следят за тем, чтобы погода в книжном городе и зимой и летом была одинаковая — не слишком холодная, не слишком сырая. Здесь всюду висят на стенах градусники и ещё такие приборы, которые показывают, становится ли воздух суше или влажнее.
В книжном городе есть и почта. Когда в читальном зале читателю нужна книга, он вызывает её к себе письмом.
В письме он пишет имя книги и её адрес: на какой улице и в каком доме книжного города она живёт. А если читатель не знает адреса, он посылает письмо в «адресный стол». Там сидят люди, которые тем только и занимаются, что разыскивают адреса книг. У них много ящиков с карточками. На каждой карточке написаны имя и адрес книги. Карточки в ящиках стоят не как попало, а в порядке, по буквам: от первой буквы — А до последней буквы — Я.
Из адресного стола письма отправляют на почту.
А почта находится на подземной станции, в книжном городе.
Там письма берут из вагонов и кладут в лёгкие алюминиевые трубочки.
Каждую трубочку отправляют наверх — на тот этаж, который указан в адресе.
Для этого в книжном городе устроена подъёмная машина — вроде лифта: снизу доверху через все этажи бежит широкая лента. На ленте есть кольца, куда вставляют трубочки, да ещё карманы, чтобы класть в них книги.
Вместе с лентой трубочка бежит наверх. Когда она доходит как раз до того этажа, который указан в письме, она натыкается на крючок. Этот крючок выталкивает её из кольца, и трубочка катится по жолобу в почтовый ящик.
Письмо пришло на ту улицу, где живёт книга.
Теперь надо доставить его на дом. Это делает дежурный библиотекарь. Он, словно письмоносец, вынимает письмо из трубочки, читает адрес и идёт прямо к тому книжному шкафу, который указан в адресе.
И вот наконец письмо дошло до книги. Книга сходит с полки и отправляется на работу в читальный зал. Путь ей предстоит не маленький.
Сначала она едет по главной улице на тележке вместе с другими книгами. Потом в кармане ленты опускается вниз — под землю. Потом в вагончике книга едет под землёй до станции «Читальный зал». А там она снова попадает в лифт и поднимается в тот зал, где её уже ждёт читатель.
Всё это продолжается совсем недолго, потому что люди много думали, прежде чем построили книжный город.
Да иначе здесь и нельзя. Шутка ли, сколько тут книг! И скольким людям они нужны!
В библиотеке имени Ленина двенадцать читальных залов для взрослых и два для детей. Каждый день в эти залы приходят пять тысяч человек. Легко ли было бы разыскать и принести для каждого из них книгу, если бы в библиотеке работа не была так умно налажена? Что было бы, если бы в книжном городе библиотекарям приходилось бегать по лестницам, подниматься то на шестнадцатый, то на восемнадцатый этаж, разыскивать книгу среди миллионов книг?
В библиотеке имени Ленина — тысяча восемьсот служащих. И всё-таки они сбились бы с ног, если бы им не помогали поезда, лифт, книжный адресный стол и книжная почта. Читателям пришлось бы месяцами ждать, пока книгу разыщут. И когда книга наконец приходила бы в читальный зал, читателя давно уже не было бы на месте. Теперь уж нужно было бы не книгу искать, а читателя: куда он запропастился, почему не приходит читать? А он и думать забыл о книге!
Но, к счастью, читателю не приходится ждать так долго.
И вот он уже сидит за столом и читает. Рядом с ним и другие читатели — студенты, учителя, рабочие, инженеры, врачи... Да разве перечислишь тех, кто бывает в библиотеке имени Ленина! Ведь у нас в стране все учатся — от мала до велика. После работы на заводе токари, слесари, сталевары занимаются на курсах, в школах рабочей молодёжи. И всем им нужны книги.
Обыкновенно где много народу, там много и шуму. А в читальном зале всегда тихо: говорят здесь шопотом, чтобы не мешать соседям. Здесь даже стулья и те ведут себя скромно: не стучат, не скрипят. На ножках у стульев мягкие резиновые сапожки; в таких сапожках стулу стучать невозможно.
Детские читальные залы — самые нарядные в библиотеке.
В отделе рукописей хранятся книги, написанные пером, а не отпечатанные в типографии. Ведь было время, когда книг ещё не умели печатать. Здесь есть книги, сделанные не из бумаги, а из телячьей кожи.
Страницы некоторых старых книг сверкают серебром и золотом. Каждую заглавную букву, каждую картинку в такой книге рисовал и раскрашивал художник.
Редкие книги не выдаются на руки всем, кто хочет их посмотреть, — ведь они от этого легко могут попортиться. И всё-таки каждый может их почитать.
Как же это делают?
В библиотеке есть зал, где редкие книги показывают на экране, как в кино. Книгу для этого сняли фотоаппаратом. Если посмотреть на снимок, ничего не разглядишь — такие там маленькие буквы. А на экране видна большая книга, так что всё можно легко прочесть.

МИР НА СЦЕНЕ

Кончился спектакль. Вместе с другими зрителями ты выходишь из театрального подъезда. Снова перед тобой городская улица, прохожие, которые куда-то спешат, автомобили, троллейбусы. Ничего не изменилось за то время, которое ты провёл в театре. А тебе кажется, что прошли годы. Ведь за эти несколько часов ты прожил чуть ли не целую жизнь.
Занавес опускался и потом снова поднимался, день на сцене сменялся ночью, лето — зимой. Вместе с героем пьесы ты побывал и в дремучей тайге, и на борту корабля, и на горной вершине. Ты совсем забыл о себе, когда следил за приключениями людей, о которых раньше не слыхал ничего. Ты от души радовался удачам героя. А когда его жизни угрожала опасность, ты должен был напоминать себе, что всё это происходит не на самом деле, а в театре. И всё-таки тебе, вероятно, так и хотелось броситься к герою на выручку или громко, на весь зал, крикнуть ему, чтобы он поостерёгся врагов, которые строят против него козни.
После того как ты побывал в первый раз в театре, ты только и мечтал о том, как бы поскорее опять туда попасть, — ведь ты узнал, какая волшебная сила у театра. Он может перенести тебя не только в другие края, но и в другие времена.
...Проходя мимо большого здания на городской площади, люди и не догадываются, что за этими каменными стенами высятся терема и сторожевые башни древнего города. Бьёт набатный колокол, и русские воины, в шлемах и кольчугах, с колчанами на боку и длинными копьями в руках, выступают в поход, чтобы отразить врага.
А может быть, там, в ночной темноте, горят золотые перья Жар-птицы и летит над землёй верхом на Коньке-горбунке добрый молодец...
Каких только чудес не увидишь в театре! А думал ли ты когда-нибудь о том, как эти чудеса делаются? Как это лес так быстро сменяется городом, а крестьянская избушка превращается во дворец?
За стенами театра ещё светло, а над сценой ночь, и среди туч то появляется, то исчезает луна. На улице лето, а в театре воет вьюга и падает большими хлопьями снег.
Ты думаешь — простое дело превращать без волшебной палочки избушки во дворцы, заставлять снег идти летом и вызывать ночь среди бела дня?
В театре для этого устроено много сложных приспособлений, машин, осветительных и звуковых приборов.
Но должно было пройти больше двух тысяч лет, прежде чем люди до всего этого дошли.
До сих пор сохранились развалины древних греческих и римских театров. Они были совсем не похожи на теперешние. Вместо сцены — открытая площадка. Вместо потолка у театра было небо.
У нас актёры играют на сцене. А в древнем театре на сцене не играли, а играли на открытой площадке — орхестре, которая не была отделена занавесом от зрителей.
Места для зрителей охватывали орхестру подковой — амфитеатром — и располагались уступами, чтобы сидящие спереди не заслоняли актёров от тех, кто сидел позади. Так и сейчас устроены амфитеатры на стадионах и в цирках.
Наше слово «сцена» произошло от греческого слова «скена» — палатка. Вначале скеной называли небольшое дощатое здание, где переодевались актёры. Потом скена увеличилась, и её фасад стали раскрашивать и украшать колоннами и статуями, чтобы он изображал дворец или храм.
Получилось что-то вроде декорации, перед которой на орхестре шло представление.
Совсем другим стал театр, когда он из-под открытого неба попал в дом, под крышу. Сцена приняла форму огромной коробки, амфитеатр превратился в зрительный зал, и их разделил занавес. Появились и разнообразные декорации — для каждой пьесы особые.
Но всё это произошло не сразу.
Всего только лет триста с лишним назад в лондонском театре «Глобус», где шли трагедии и комедии Шекспира, никаких декораций не было. Выходя на сцену, актёры сообщали, где происходит действие: на улице, или в саду, или в зале дворца. И зрители верили им на слово. Такой театр был ещё совсем не похож на наши теперешние. Это было круглое здание без крыши. Навес был только над сценой. Играли при дневном свете. И если нужно было изобразить ночь, выносили факелы или же актёры пробирались по сцене осторожно, крадучись, словно в темноте.
Сцена была разделена на две части раздвижным занавесом. Место перед занавесом изображало улицу, площадь, поле битвы. Когда занавес раздвигался, действие переносилось внутрь дома. А наверху, над задней сценой, был ещё балкон, который, впрочем, мог в случае надобности считаться и башней и скалой.
Чего не видели глаза, то дополняло воображение зрителей. Народ это был неприхотливый. Лондонские мастеровые, матросы, грузчики готовы были часами стоять и смотреть на представление.
Надо сказать, что зрительный зал в этом театре был совсем не такой, как сейчас. Всю его середину занимал «двор», или «колодец», как тогда говорили, где не было ни скамеек, ни стульев, где зрители не сидели, а стояли.
А вокруг двора шли три яруса галерей с местами для сидения.
Гораздо богаче был устроен театр в королевском дворце. Там и публика была другая — не мастеровые и матросы, а придворные кавалеры и дамы. Представления шли по вечерам, и сцену освещали масляные лампы и свечи. Здесь уже были декорации, написанные на больших холстах, натянутых на раму.
Был такой театр и в России. В 1672 году по повелению царя Алексея Михайловича в селе Преображенском, на государевом дворе, была построена «Комедийная храмина». Это было большое деревянное здание. Внутри были устроены «рундуки» — помосты и «полки» — места для зрителей, расположенные уступами. Декорации писали на холсте птичьими перьями. На одно только «небо» пошло триста шестьдесят метров материи. Стены были убраны красным и зелёным сукном. Вдоль переднего края сцены стояли, вытянувшись в ряд, лубяные коробки с сальными свечами.
Царь сидел перед самой сценой на скамейке, а для царицы и царевен были устроены клети — закрытые ложи, из которых они смотрели сквозь решётку. Это было сделано для того, чтобы они могли видеть, а их самих не было видно. Некоторые зрители стояли на самой сцене.
Первое же представление так понравилось царю, что он провёл в театре целых десять часов: посмотрел и «Комедию об Эсфири», и весёлую «Комедию об Иосифе», и жалостливую «Комедию об Адаме и Еве»...
Век шёл за веком, и чем дальше, тем богаче и пышнее становились театральные представления. А от этого и театры делались другими. Появилось углубление для оркестра перед сценой. Ярче стали освещать сцену. К каждой картине рисовали особые декорации на громадных холстах, натянутых на раму.
Чтобы было куда убирать декорации, над сценой, под крышей, устроили ещё вторую, верхнюю сцену. Оттуда опускали на верёвках облака, луну, солнце. И оттуда же слетали боги, ангелы, драконы, которые тоже не обходились без верёвок, хотя у них и были за плечами крылья.
Кроме верхней сцены, появилась и нижняя — под полом. Туда проваливались — «под землю» — и оттуда вырастали — «из-под земли» — все, кому это было положено по пьесе: черти, призраки, заколдованные замки.
Так менялся театр, пока не стал таким, как сейчас.
С твоего места в зрительном зале не увидишь, конечно, как устроен театр. Но если бы тебе разрешили его осмотреть, ты заметил бы высоко под потолком, под самой кровлей, десятки натянутых, словно струны, прочных канатов-тросов. Они перекинуты через колёсики-блоки. К одному концу троса подвешен груз, а к другому — громадная рама с холстом. На холсте нарисована декорация: деревушка с вьющейся между домами дорогой, или берег моря с кораблями вдали, или снежные горы, или просто стена комнаты.
Справа и слева вдоль боковых стен верхней сцены расположены в пять этажей машинные галереи с перилами. По этим галереям ходят рабочие, которые поднимают и опускают декорации.
Пока ты во время антракта сидишь в буфете за столиком и пьёшь лимонад, на верхней сцене идёт работа. Помощник режиссёра отдаёт, приказ машинисту убрать лес и поставить на его место гору. И сразу лес начинает подниматься по тросам вверх под потолок, а ему на смену спускаются горы.
Работа идёт и под полом, на нижней сцене. Если бы ты по железной лестнице спустился туда, ты попал бы, как на корабле, в трюм, под этим первым трюмом ты увидел бы второй, третий, четвёртый. Сюда через отверстие в полу спускают декорации, которые уже своё дело сделали. Сюда уходит кусок пола, когда по ходу действия требуется создать горную пропасть, и отсюда же поднимаются на особых площадках скалы, лестницы, памятники.
В первом трюме — будка осветителя, который управляет игрой света и тени, сменой дня и ночи, восходом и заходом солнца, бликами луны и отсветом зари. Он может и залить светом всю сцену и направить узкий луч только на лицо одного из актёров.
Нет такого явления природы, которое он не мог бы показать с помощью своих осветительных аппаратов, прожекторов, волшебных фонарей. Он может зажечь над сценой зарево пожара и северное сияние, заставить радугу играть в небе, прорезать ночной мрак зигзагами молнии.
Прежде облака опускали на верёвках сверху. А теперь достаточно включить особый осветительный аппарат, чтобы по небу побежали облака.
А звук? Что делают, чтобы во время действия гремел гром, палили пушки, звонили колокола, доносилось мычанье коров? Для этого пользуются «консервами» из звуков — пластинками или лентами, на которых звук записан.
Достаточно помощнику режиссёра скомандовать, как из репродуктора послышатся и порывы ветра, и шум морского прибоя, и паровозные гудки.
Помощник режиссёра словно капитан на мостике — стоит у пульта управления и отдаёт приказы. Перед ним микрофон и щит с кнопками и рубильниками. Он нажимает кнопку и говорит в микрофон: «Оркестр, приготовиться!» И сразу же скрипачи берутся за смычки, флейтисты прикладывают ко рту флейты, а трубачи — трубы.
Помощник режиссёра даёт сигнал, и раздвигается занавес. Он говорит: «Дать свет», и сцену озаряют яркие лучи солнца.
По его команде рабочие опускают одни декорации и поднимают другие.
Справа и слева выезжают на сцену платформы с башнями, скалами, лестницами.
В прежние времена и колонны, и лестницы, и скалы, и деревья рисовали на холсте. Но на такой нарисованный камень не сядешь, в нарисованное окно не выглянешь. Случалось, что на глазах у публики скалы и колонны принимались качаться от малейшего ветерка.
Чтобы мир на сцене был больше похож на настоящий, художникам пришлось стать строителями. Они теперь не только пишут декорации, но и строят их из фанеры, жести и всякого другого материала.
Но чем сложнее становились декорации, тем труднее было их менять и устанавливать. Ведь одно дело — поднять на тросах холст с нарисованным на нём замком. И другое дело — привезти или увезти со сцены замок, построенный из дерева.
Пришлось художникам позвать на помощь инженеров. Для быстрой смены декораций придумали подъёмные площадки, выходящие из трюма, и платформы, выкатывающиеся по рельсам на сцену.
Но больше всего тут помогла вращающаяся сцена.
Огромная круглая сцена разделена на несколько частей. Одна часть изображает комнату, другая — сад, третья — улицу.
Круг, на котором всё это установлено, поставлен на колёсики, которые бесшумно ходят по рельсовому кольцу. Когда в трюме включают электродвигатель, круг начинает вращаться на оси. Нужно всего несколько секунд, чтобы комната сменилась садом, а сад — улицей. Можно сделать и так, чтобы зрители видели, как актёры выходят из комнаты в сад, а из сада — на улицу. Для этого надо только, чтобы актёры шли в одну сторону, а сцена вращалась в другую.
Немало придумано машин, аппаратов, хитроумных приспособлений для того, чтобы мир на сцене казался настоящим миром. И всё-таки в театре, как и в жизни, главное — не машины и не аппараты, а люди. Без актёров и театра нет, а без машин он вполне может существовать, да и когда-то существовал.
У себя в пионерском лагере ребята тоже устраивают театр. У них там всё просто, без затей. Полянка в лесу — это зрительный зал. Кусты — это кулисы, из-за которых выходят на сцену актёры.
Там же, за кустами, прячется «машинист сцены». Когда нужно, чтобы вдали слышался шум поезда, «машинист» гудит не хуже настоящего паровоза.
А когда по ходу пьесы должна бушевать вьюга, он так принимается завывать, что мороз пробирает по коже.
В этом зелёном театре и занавес зелёный — щит, сплетённый из веток.
А рама для щита связана из палок. К верхним углам рамы привязаны верёвки. Стоит только «машинисту» опустить верёвки, и щит ложится на траву, открывая сцену.
А когда он их натягивает, щит поднимается, упираясь в колышки, вбитые в землю.
Чтобы соорудить декорации, достаточно притащить на полянку из лагеря столы, скамейки, табуретки, старые ящики, простыни, куски фанеры. Как весело из такого материала строить школу, или колхозную улицу, или стену древнего города!
И если режиссёр хорошо поставит пьесу, а актёры сыграют её живо и дружно, аплодисменты долго будут звучать среди деревьев, пугая лесных птиц и зверей.

ЦИРК

По круглому манежу, слегка наклонившись всем телом к середине круга, бежит лошадь. На седле, едва касаясь его одной ногой и раскинув руки, стоит наездница в короткой, сверкающей блёстками юбочке. Если бы ты попробовал прокатиться этаким манером — не сидя, а стоя на лошади, да ещё на одной ноге, — ты бы и опомниться не успел, как очутился бы на земле.
А наездница ведёт себя так, как будто под ней не лошадь, а ровный и неподвижный пол.
Вот она легко и весело прыгнула вперёд и вверх. Миг — и она разобьётся! Но нет! За то короткое время, что наездница совершает свой полёт, лошадь успевает пройти как раз такое расстояние, чтобы ноги наездницы могли снова коснуться своей движущейся опоры.
Большие и маленькие зрители, которые с волнением смотрят на это зрелище со стульев, опоясывающих манеж, дружно хлопают в ладоши. Они восхищаются ловкостью наездницы. Но тут не только ловкость — тут и точный расчёт.
Ещё когда цирк строили, всё в нём рассчитали так, как если бы это был не цирк, а железнодорожная станция или завод.
Манеж посередине здания сделан не прямоугольным, как сцена в театре, а круглым. Недаром слово «цирк» значит «круг».
Разве на прямоугольной театральной сцене наездница могла бы с такой уверенностью мчаться, стоя на седле, и проделывать при этом сложные акробатические упражнения? На каждом углу, на поворотах, лошадь меняла бы ход. И было бы опасно полагаться на такую неверную опору.
Когда иной раз в театре на сцену выводят настоящую, живую лошадь, это кажется странным. Вместо того чтобы следить за представлением, зрители не отрываясь смотрят на это новое действующее лицо, словно видят лошадь в первый раз в жизни. А она беспокойно переступает с ноги на ногу, помахивает хвостом и, по всей видимости, чувствует себя неловко на театральных подмостках. Да и в самом деле, как ей проявить в театре свои лошадиные таланты?
Если она попробует пуститься рысью или галопом среди всех этих непрочных деревьев, башен и дворцов, она, того и гляди, опрокинет какой-нибудь могучий дуб или прорвёт стену дворца.
А в цирке лошадь на месте. Даже величина манежа и та рассчитана на неё.
Если бы круг был поменьше, лошади было бы тесно — ей негде было бы развернуться. А если бы он был больше, было бы трудно управлять её бегом.
Надо сказать, что как хорошо ни выдрессирована лошадь, за ней приходится следить и исправлять её ошибки. Когда наездник-акробат становится на седле на руки, подпрыгивает, кувыркается в воздухе, он, конечно, не может сам управлять лошадью. Это делает, стоя посередине манежа, человек с длинным бичом в руках — инспектор манежа. Он здесь — всё равно что дирижёр в оркестре.
Дирижёр то ускоряет, то замедляет бег смычков, удары литавр, дробь барабанов.
А инспектор манежа управляет живым инструментом — лошадью. Когда она сбивается с правильного, ровного хода, он сразу же заставляет её исправить ошибку. Он слегка задевает плечо лошади концом древка своего длинного бича. И, почуяв прикосновение кончика древка, хорошо выученная лошадь отзывается на этот привычный сигнал, замедляя или ускоряя ход. Но ведь лошади в цирке не только мчатся по кругу. Иногда они выступают и сами, без наездника — танцуют вальс, описывают на манеже восьмёрки, кланяются, опускаются на колени, ходят передними копытами по барьеру, а задними по манежу или вскакивают на барьер всеми четырьмя ногами и бегут по нему, как по дорожке.
Маленьким детям, которые сидят в первых рядах, бывает страшновато, когда лошади пробегают так близко от них. Но бояться тут нечего. Лошади хорошо обучены. И всё рассчитано так, чтобы никаких неприятностей не было.
Чтобы инспектор манежа мог достать лошадь бичом, расстояние от неё до центра манежа должно быть не больше, чем длина бича да вытянутая рука человека. А длина бича должна быть такой, чтобы его удобно было держать в руке.
В какой цирк ты ни пойдёшь, ты везде увидишь круг одного и того же размера.
Но дело не только в размерах манежа. Много значит и грунт, по которому бежит лошадь, и барьер, окружающий манеж.
В театре никто не станет посыпать сцену опилками. А в цирке нужно, чтобы у лошади под ногами были опилки, а под опилками плотный, упругий грунт. Подготовка этого грунта — не простое дело. Тут тоже не обходится без точного расчёта.
Замечал ли ты, что, бегая по круговой дорожке или делая круги на велосипеде, люди невольно наклоняются к центру круга?
Наклоняется при повороте и самолёт, поднимая одно крыло и опуская другое.
Когда ты будешь проходить физику, ты узнаешь, что тут действует сила, которую называют центробежной.
Эта сила заставляет и трамвайный вагон слегка наклоняться на закруглении: оттого-то в таких местах внешний рельс делают выше внутреннего.
То же самое происходит и с лошадью, когда она бежит по манежу. Всё её тело наклоняется к центру. И чтобы она не била копытами о стенку барьера, подгребают к этой стенке опилки.
Вот и выходит, что из-за центробежной силы манеж в цирке делают не плоским, а похожим на блюдце с приподнятыми краями. Когда лошадь бежит, она бьёт копытами не о твёрдую стенку барьера, а о подсыпанные к стенке мягкие опилки.
Ну, а сам барьер? Можно ли его построить без расчёта, как придётся?
Нет. Если он будет слишком высоким, лошадь не сможет стать на него передними копытами. Если его сделать слишком узким, лошадь будет соскальзывать, оступаться, когда ей придётся бежать по барьеру, как по дорожке.
Там, где зрители замечают только искусство и ловкость, есть ещё и математически точный расчёт.
Здание цирка никогда не спутаешь с другим. Оно круглое, потому что середину его занимает круглый манеж, а манеж со всех сторон опоясывают расположенные уступами места для зрителей. Здание увенчано большим полушарием — куполом. И это тоже не случайно.
В театре зрителям не приходится запрокидывать голову и смотреть наверх. Действие всегда происходит перед ними, а не над ними.
А в цирке, кроме манежа, есть ещё и «воздушная сцена». На этой воздушной сцене, под самым куполом, и артисты «воздушные» — их так и называют «воздушными гимнастами». Они покорили воздух задолго до того, как был изобретён самолёт.
У них нет крыльев. И всё-таки они летают.
Вот гимнаст поднимается по верёвочной лестнице на маленький мостик. Он берётся за перекладину трапеции, которая подвешена под куполом цирка, и, соскользнув с мостика, начинает проделывать замысловатые упражнения. Он держится за перекладину то руками, то согнутыми в коленях ногами. Но он всё-таки держится. И вдруг он отпускает трапецию и летит! Зрители замирают от страха: неужели разобьётся? Ведь он летит над манежем на высоте многоэтажного дома! Но в следующее мгновение все вздыхают с облегчением: пролетев несколько метров, воздушный гимнаст хватается за другую трапецию и наконец становится на мостик. Он улыбается и приветствует зрителей взмахом руки. Он-то страха не испытал.
А навстречу ему уже несётся с противоположного мостика второй гимнаст. Они проделывают всевозможные штуки, перелетая с трапеции на трапецию. Пугаться не надо: всё здесь идёт как по нотам. Гимнасты уже снова в безопасности — на мостике. Сколько нужно смелости, ловкости, уверенности в своих движениях и точности, чтобы летать без крыльев, кувыркаться в воздухе, бросаться из-под купола вниз головой, как пловец бросается в воду! Правда, внизу — сетка, которая во-время подхватывает воздушного пловца. Но и тут, падая, он творит чудеса ловкости. Он не валится вниз, как мешок, а успевает на расстоянии какого-нибудь метра от сетки перевернуться и удобно лечь на сетку спиной, словно на диван у себя дома.
Вот где рассчитаны каждая десятая доля секунды и каждый сантиметр!
Но точный расчёт не только в этом. Чтобы можно было подвешивать к куполу всевозможные снаряды для воздушной гимнастики — трапеции, кольца, шары, самолёты — и чтобы эти снаряды выдерживали тяжесть людей, да ещё в быстром движении, надо и канаты и тросы сделать надёжными и купол построить прочный. Его так рассчитывают, чтобы он мог нести груз в десятки тонн.
В театре можно подвесить под потолком большую люстру с сотнями лампочек, а в цирке всё воздушное пространство должно быть свободным. И надо расположить осветительные приборы так, чтобы они не мешали артистам работать, а зрителям смотреть.
Но люди в цирке покорили не только воздух. Они проделывают чудеса ловкости и отваги также и на воде. Когда в программе водяная пантомима, манеж превращается в озеро, в которое сверху по ущелью низвергается водопад. На этой водяной сцене можно разыграть такую пьесу, какую не поставишь в театре: с кораблекрушением, со спасением утопающих, с нападением на корабль.
Как же это манеж превращают в озеро?
Для этого его застилают не пропускающим воду брезентом, края которого приподняты и укреплены на стойках.
За стенами зрительного зала стоят на большой высоте баки с водой. Воду подогревают, чтобы актёрам не холодно было плавать. На глазах у зрителей вода бурным потоком устремляется по спуску в бассейн. И за несколько минут образуется озеро глубиной в полтора метра.
Это может показаться чудом. Но это не чудо, а точно продуманная работа, основанная на хорошем знании техники.
Каких только волшебных зрелищ не увидишь в цирке! Зрителю кажется, что он попал в сказочный мир, где происходят самые удивительные превращения, где люди внезапно исчезают и неизвестно откуда появляются, где всё озарено каким-то причудливым, изменчивым светом.
Это сказка. Но за сказкой скрывается наука. Нужно много учиться, чтобы творить все эти чудеса с помощью светящихся красок, прожекторов, зеркал, волшебных фонарей и всяких других приборов и приспособлений.
Вот ты сидишь в цирке и смотришь на фокусников и акробатов, на людей, которые летают под куполом, ходят по канату, взбираются друг другу на плечи, образуют живые колонны, пирамиды, заставляют медведей разъезжать на велосипедах и мотоциклах, а морских львов — подбрасывать носом цветные колпачки и мячики. Тебе интересно и весело. Но ты и не думаешь о том, как много во всё это вложено упорного труда, знания, пытливой мысли.
Взять хотя бы морских львов. Знаешь ли ты, почему жонглировать колпачками и мячиками заставляют именно этих зверей, а не каких-нибудь других? Тут тоже не обошлось без науки, без изучения жизни животных. Наблюдатели природы заметили, что морские львы любят поиграть своей добычей: они подбрасывают рыбу носом, а потом ловят её. Дрессировщики воспользовались этим наблюдением и научили морских львов жонглировать.
Морские львы издают иногда отрывистые звуки, немного напоминающие смех. Знаменитый дрессировщик Дуров обратил на это внимание и добился того, что морской лев хохотал, когда он говорил ему: «Посмейся».
Владимир Леонидович Дуров всю жизнь изучал привычки и повадки животных для того, чтобы подчинить их своей воле. И звери слушались его, хотя он никогда не причинял им боли.
Слон Бэби брал в хобот кусок мела и старательно рисовал на классной доске палочки. А в это время за партами сидели, как примерные школьники, и смотрели на доску звери и птицы самого разнообразного вида: фокстерьер Пик, сенбернар Лорд, ослик, телёнок, свинья, пеликаны, морской лев.
Перед ними лежали на партах деревянные книги, и они старательно перелистывали страницы: кто мордой, кто пятачком, кто клювом. Разгадка тут была простая — под страницей книги лежало какое-нибудь лакомство. Но не так-то легко было научить животных доставать лакомство, аккуратно переворачивая страницу.
Когда старый сенбернар принимался зевать от нетерпения, как это часто делают собаки, Дуров обращался к нему с назидательной речью и ставил ему в пример соседей, которые на уроке не зевают...
Так, пользуясь привычками и способностями животных, Дуров заставлял своих хвостатых и крылатых артистов выступать во всевозможных ролях.
Но и маленький фокстерьер и добродушный великан слон — это такие животные, которые не вызывают в публике страха. А бывает, что на манеже выступают свирепые хищники — тигры, львы, леопарды.
В таких случаях манеж цирка превращается в зоологический сад.
Тут возникает задача: сделать так, чтобы звери не могли броситься на людей.
Дрессировщик знает, как воспитывать и как обращаться с дикими животными, чтобы они его не трогали. Он смело ложится рядом со львом или тигром. Но надо, чтобы и зрители не беспокоились за свою жизнь.
В зоологическом саду звери находятся в клетках. Ив цирке тоже нужна клетка, отгораживающая зверей от публики. Эта клетка должна быть достаточно большой. И от неё должен идти отгороженный железной решёткой проход к тем помещениям, в которых живут звери.
Строители решили и эту задачу. Каждый, кто бывал в цирке, помнит, с какой быстротой воздвигается вокруг манежа высокая и прочная решётка с острыми, загнутыми внутрь концами прутьев.
Всё в цирке продумано, до последней мелочи. Тут нет ничего случайного или лишнего.
Вот в промежутке между двумя номерами, перед выездом ловкой наездницы, работники манежа граблями подгребают опилки к барьеру. Они делают это на глазах у публики. Ведь занавеса в цирке нет.
Чтобы публика в это время не скучала, её развлекает смешной человек, в крошечной шапочке, кургузом пиджачке, в мешковатых, чересчур широких и длинных брюках. Он делает вид, что помогает работникам манежа. Но на самом деле он только мешает им. Он разбрасывает опилки загнутыми носками своих ботинок. Он путается в ногах у всех, падает, встаёт и снова падает. И при этом он всячески старается показать, что работает больше других. Он садится в изнеможении, отдувается, стирает пот. Публика хохочет. Она прекрасно понимает, кого изображает этот смешной и неуклюжий человечек. Он высмеивает тех бездельников, которые не работают, а только делают вид, что работают.
Прикидываясь дурачком, он учит людей уму-разуму: издевается над предрассудками и суевериями, обличает пороки и недостатки.
Он притворяется неуклюжим и неумелым. Но когда он передразнивает наездников, акробатов, жонглёров, оказывается, что он очень ловок и всё умеет. Это урок публике: о человеке надо судить не по его виду, а по его делам.
Каждая шутка клоуна или басня, разыгранная в лицах дрессированными животными, не только смешна, но и поучительна. Цирк и развлекает и учит нас. Глядя на летающих людей — воздушных гимнастов, на отважных наездников и канатоходцев, на непостижимо проворных жонглёров, мы думаем: вот каким сильным, ловким, смелым может быть человек!

ЖИВОЙ УГОЛОК В ШКОЛЕ И В ГОРОДЕ

В каждой школе есть живой уголок. Так называют комнату, где в одной клетке живёт кролик, в другой — ёж, в третьей — зяблик, в четвёртой — семейство белых мышей или морских свинок. Тут есть и аквариум, где среди обыкновенных карасей важно плавает какая-нибудь диковинная рыба с вытаращенными глазами и с хвостом, похожим на веер. Тут есть и террариум, где среди камней прячется проворная ящерица.
Ты уже записался в кружок юных натуралистов и будешь каждую неделю дежурить в живом уголке. У дежурного много забот: надо успеть и до уроков и после уроков почистить клетки, покормить кролика капустой, насыпать пшена и мучных червей в кормушку для зябликов, не забыть дать молока ящерице.
Возни много, но зато, присматриваясь к своим маленьким питомцам, ты каждый день будешь узнавать что-нибудь новое о жизни и привычках зверей, рыб, птиц.
Ну, а как поближе познакомиться с теми животными, которых не увидишь в школьном живом уголке? Домашние животные: собаки, кошки, коровы, куры, утки — всё это твои старые знакомые, а иногда и друзья. Но где увидеть слона, крокодила, леопарда? Неужели только на картинках? Ведь не ехать же их разыскивать по всему свету, вместо того чтобы учиться в школе? Нет, конечно! Ты можешь спокойно продолжать свои занятия. Ехать тебе никуда не придётся, потому что звери сами приехали к тебе. Ведь не только в каждой школе, но и в каждом большом городе есть свой живой уголок. В одном месте этот живой уголок называется зоопарк, в другом — зоосад, в третьем — зверинец.
Как хорошо в зоопарке! Попадёшь туда — и сразу забудешь, что находишься в центре города. Кругом зелень, озёра, скалы, а гудки автомобилей и трамвайные звонки заглушаются рёвом зверей.
В зоопарке всё сделано для того, чтобы его посетителям было хорошо и удобно. Если проголодаешься или захочешь пить, беды особой нет. На этот случай здесь есть буфет и ларьки. А устанешь, так садись отдохнуть на скамейку — в зоопарке их сколько угодно.
Устать и проголодаться тут немудрено. Парк большой, сразу его обойти трудно. Да и стоит ли спешить? Ведь люди приходят сюда не только для того, чтобы погулять. Погулять они могли бы и в другом месте. Они приходят сюда для того, чтобы как следует рассмотреть зверей, понаблюдать их жизнь. А для этого нужно подолгу стоять у клеток, а не пробегать мимо них.
Чего только тут не увидишь: обезьяны, львы, тигры, слоны, бегемоты, зебры, страусы... А маленькие зверята на площадке молодняка — какие они забавные!
Когда смотришь на зверей, в голову сразу приходит множество вопросов. Откуда родом? Как они называются? Что они едят? Кого боятся и на кого нападают? Вредны они человеку или полезны? И на все эти вопросы очень легко получить ответ. На каждой клетке есть деревянная дощечка, а на дощечке написаны имя и краткая биография обитателя клетки.
Ты уходишь из зоопарка усталый, но очень довольный: ведь тебе было так приятно погулять среди скал и озёр, да и узнал ты много нового и интересного.
Ты уходишь, а звери остаются в зоопарке, им уходить некуда. Здесь они спят, едят, пьют, кормят своих детёнышей. Здесь их дом, их город. Многие обитатели этого города родились далеко отсюда. Тут есть и белые медведи — жители полярных морей, и привыкшие к жаре тропических лесов обезьяны. Тут есть высокогорные бараны-архары и уроженцы пустынь — львы. И было нелёгким делом поселить их всех в одном месте, да так, чтобы им было хорошо, чтобы они не хирели, а росли и крепли, «чтобы и волки были сыты и овцы целы», чтобы звери не поедали друг друга и не нападали на посетителей.
Клетку для маленьких волнистых попугайчиков достаточно затянуть проволочной сеткой. Львам и тиграм надо преградить путь на свободу решёткой из толстых железных прутьев. А для барьеров и перегородок слоновника и такая решётка слишком слаба. Тут нужны не прутья, а рельсы и балки. Да и то бывали случаи, когда слону удавалось погнуть стальной рельс своими могучими бивнями.
Сколько трудных задач пришлось решить людям, которые строили зоопарк! Ведь им надо было позаботиться не только о том, чтобы звери не разбегались, а птицы не разлетались, — надо было так устроить клетки, загоны, вольеры, чтобы их обитатели чувствовали себя возможно лучше.
Для горных баранов и туров соорудили высокую горку, чтобы они могли перепрыгивать с камня на камень, как у себя дома. Для цапель, фламинго и аистов устроили искусственное болото с кочками и островками. Для белых медведей сложили из камня и одели бетоном скалу и эту скалу окружили глубоким и широким рвом, который наполнили водой. Таким же глубоким рвом окружили и «Остров зверей», где живут не за железными прутьями, а словно на воле львы и тигры, волки и медведи. Ширину этих рвов надо было так рассчитать, чтобы самый сильный и ловкий зверь не мог через них перепрыгнуть.
Тысячи людей приходят в зоопарк в часы, свободные от работы. Но есть и такие люди, которые приходят сюда для работы, а не для отдыха. Вот эти-то люди и заботятся о разнопёром и разношёрстном населении звериного города. Это они каждый день наводят порядок у зверей, рыб, птиц. Это они следят за тем, чтобы в обезьяннике всегда было тепло, как где-нибудь под тропиками, чтобы в слоновнике, антилопнике и львятнике ртуть в термометре не опускалась ниже восьми градусов тепла. У себя на родине тропические звери и птицы получают не только много солнечного тепла, но и много солнечного света. Чтобы и на севере дать им побольше солнечных лучей, их освещают зимой искусственным солнцем — ультрафиолетовой лампой.
Тропические птицы у себя на родине привыкли к длинным дням. В темноте они перестают есть, остаются голодными. Чтобы этого не случилось, у них рано утром и вечером зажигают на несколько часов электрический свет. Рассвет у них наступает раньше и закат позже, чем это бывает в наших краях зимой.
Зоопарк — звериный город, но он не только город. Тут же рядом есть и дачная местность. В марте, едва только начнёт пригревать весеннее солнце, переселяются в летние помещения первые дачники — хищные птицы. В апреле выводят из зимних квартир медведей, кенгуру, сурков и морских львов. Слонов, антилоп и львов на дачу ещё не переводят, но в особенно тёплые дни их выпускают на прогулку. В мае все — на открытом воздухе, кроме обезьян и слонов. Эти неженки и теперь гуляют только в очень хорошую погоду. Наконец наступает июнь, и они тоже переходят на летнее положение.
Летом, в жару, все звери живут в дачных помещениях. Но стоит подуть первому холодному ветерку — и южане, любители тепла, начинают зябнуть. Первыми, ещё в сентябре, переезжают на зимние квартиры обезьяны и птицы жарких стран. В октябре пустеют дачи всех теплолюбивых. Рыбы и те возвращаются из открытых водоёмов в аквариумы. В ноябре всё в зоопарке уже устроено на зимний лад. В летних помещениях остаются только не боящиеся холодов: лисы, куницы, норки, белки.
Вот как трудно управлять этим огромным «живым уголком», с такими не похожими друг на друга обитателями. Ведь и зима и лето, и утро и вечер для разных животных наступают в разное время. И обо всём этом приходится помнить работникам зоопарка. Сколько у них хлопот хотя бы с птицами! Перед переводом в летние помещения нужно не забыть подрезать крылья тем, которые могут улететь. Молодым птицам крылья подрезают в июле, чтобы они не вздумали осенью пуститься в далёкий путь на юг.
Впрочем, есть и такие птицы, которые настолько довольны своей жизнью в зоопарке, что остаются там и на зиму не по принуждению, а по доброй воле. Утки-кряквы собираются в большие стаи, кружатся над зоопарком, словно прощаются с ним, и снова опускаются на один из его прудов. Зачем им улетать? Ведь о них здесь так заботятся! Они не страдают здесь ни от голода, ни от холода. Чтобы утки, гуси, лебеди, пеликаны не отморозили лап, края прорубей на пруду застилают соломой и огораживают от ветра валами из льда и снега. Тебе кажется, что им холодно плавать. А они в проруби греются: ведь в морозный день вода теплее воздуха.
В зоопарке не только изучают, но и стараются переделывать привычки животных: перелётных птиц отучают от перелётов, жителей жарких стран приучают к северным морозам и к непривычной еде.
Взять хотя бы бегемотов. У себя на родине, в Африке, они живут в реке Нил и в озёрах и едят водоросли и травы, которые там растут. Но нельзя же возить в Москву водоросли из африканских озёр, тем более что ест бегемот очень много. Сначала бегемотов пробовали кормить дорогой, изысканной пищей — яблоками, лимонами, белым хлебом, рисовой кашей. Но такая еда была им не по вкусу — они часто болели. Тогда их приучили к более грубой пище. Они теперь едят и сено, и траву, и отруби. И еда идёт им на пользу — они чувствуют себя прекрасно.
В зоопарке есть особая лаборатория, где научные работники занимаются решением сложных задач: чем и как кормить зверей, птиц, рыб, змей, ящериц. Ведь вкусы у них самые разные, да и не только вкусы. Они просто не могли бы жить, если бы ели не подходящую для себя пищу. Можешь ли ты представить себе лошадь, которая ела бы мясо, или кошку, которая питалась бы сеном и овсом? Конечно, нет! Для того чтобы кормить животных, надо знать, что кому полезно.
Многие звери едят сырую пищу. А вот обезьянам еду готовят, словно людям. На кухне для них варят и картошку, и кашу, и компот. Дают им и чай с молоком. Впрочем, больше всего они любят не картошку, не кашу, а фрукты и орехи. Кормят обезьян несколько раз в день, как в доме отдыха. У них есть и завтрак, и обед, и ужин.
Люди, которые работают в кормовой лаборатории, думают не только о том, что давать зверям, но и о том, какая им нужна порция. А порции жителям зоопарка полагаются самые различные: кому карликовые, а кому и великанские. Крошечным попугайчикам совершенно достаточно двадцати пяти граммов всякой пищи, а вот гиганту зоопарка — слону, чтобы быть сытым, нужна совсем другая порция. Каждый день ему дают по сто килограммов отрубей, жмыхов, чёрного хлеба. Сахар он ест не кусочками, как мы с тобой, а килограммами. Соли он получает в день не щепотку, а целый стакан. За три дня он съедает мешок картошки.
Когда звери болеют, им дают лекарства. Тут не обходится без хитрости. И хитрить надо умеючи: с каждым зверем по-особому. Лакомке-медведю лекарство дают в варенье или в меду. Слону лекарство разбавляют водкой, до которой он большой охотник. Обезьянам приходится иногда по нескольку часов не давать пить, чтобы они почувствовали сильную жажду, и тогда они перестают капризничать и выпивают лекарство вместе с водой или компотом.
В зоопарке есть особая лечебница для животных, с рентгеновским аппаратом и другими аппаратами для исследования и лечения. Есть лаборатории, где делают анализы. Лечат зверей врачи-ветеринары. А к обезьянам приглашают иногда и таких врачей, которые лечат людей.
Нетрудно выслушивать и выстукивать ручную обезьяну, а вот как быть с тигром? Ведь ему ничего не стоит разорвать врача на клочки. Тут дело тоже не обходится без хитрости. Зверя перегоняют в особую клетку, у которой стенки сближаются. И когда тигр припёрт к стенке, ему уж приходится покоряться и давать себя выслушивать.
Но забота о животных начинается гораздо раньше, чем они попадают в зоопарк. И, пожалуй, легче возиться с животными, когда они уже на месте, в своём городке, где всё для них приспособлено, чем благополучно доставить их на место живыми и невредимыми.
Какими только путями и способами не перевозят животных из тех мест, где их ловят! Маленьких медвежат, взятых в берлоге из-под медведицы, охотник суёт за пазуху, чтобы они не замёрзли. Соболя и куницу сажают в меховую рукавицу или шапку. Новорождённую косулю кладут в тёплый мешок с отверстием для головы и приторачивают — привязывают — этот мешок к седлу. Животные путешествуют и на подводах, и на грузовиках, и в вагоне поезда, и на палубе парохода, и даже на самолёте.
Чтобы тигр вёл себя хорошо во время воздушного путешествия, его пеленают в брезент, надевают на него намордник и завязывают ему глаза.
Шимпанзе перевозят в отдельном купе и берут для них билеты, как для людей.
Черепах и змей отправляют без особых хлопот в ящиках по почте: ведь их можно не кормить по нескольку дней.
А вот с дельфинами дело обстоит сложнее: чтобы они могли плавать даже тогда, когда путешествуют посуху, к стенкам товарного вагона подвешивают на крючках большой брезентовый бассейн.
Для слона отделяют перегородкой особое купе, которое занимает полвагона. В другой половине вагона едет вожатый. Там зимой топится печка. От скуки слон тащит к себе всё, до чего может дотянуться хоботом. Чтобы он не обжёгся и не устроил пожара, печку ставят от него подальше.
Нелегко поймать зверя и привезти его живым и невредимым в зоопарк, особенно если это не заяц и не белка, а лев или слон. Но в зоопарке есть и такие львы и слоны, которых не пришлось ловить и везти издалека. Их родина не Африка и не Индия, а Москва. Не так давно в Московском зоопарке родился слонёнок Карат, а его старшего брата так и зовут по месту рождения — Москвич.
В зоопарке много таких зверят-земляков, родившихся в Москве. Они дружат между собой. На площадке молодняка львята играют с козлятами, медвежата — с собаками динго. У них совсем другие привычки, чем у зверей, выросших на воле. Ведь здесь за ними ухаживают и их воспитывают люди.
Среди воспитателей есть и дети — юные натуралисты. И ты тоже можешь попасть в их число, если будешь хорошо работать в школьном кружке юннатов.
Живой уголок в школе — это первая ступенька. Кружок юннатов в зоопарке — это уже ступенька повыше. А если ты и дальше будешь интересоваться биологией — наукой о жизни, ты поступишь в университет на биологический факультет и будешь изучать законы, которым подчиняется жизнь животных.
Зная эти законы, ты сможешь принять участие в той великой перестройке живой природы, которая идёт в нашей стране. Ты будешь создавать новые породы животных и изменять старые. Ты будешь переселять зверей, птиц, рыб из лесов в степи, из рек и озёр в искусственные моря — водохранилища.

* * *
На Ленинских горах возвышается замечательный дворец. Это — новое здание Московского университета.
Одна из станций нашего метро. Трудно поверить, что такие прекрасные залы находятся глубоко под землей.
Ночью на улицах Москвы светло, как днем.
Теплоход у ворот шлюза Волго-Донского канала имени В. И. Ленина.

СОДЕРЖАНИЕ

Как нашу улицу построили .... 5
Машины на нашей улице .... 14
Метро .... 21
Как река пришла к тебе в гости .... 29
Невидимый работник .... 35
Фонарики-сударики .... 42
Комната чистоты .... 48
Гости из дальних краёв .... 53
Как город хлеб печёт .... 61
Путешествие писем .... 68
Самые точные часы в мире .... 74
Городок на колёсах .... 80
Река и город .... 89
Рассказ о школе .... 98
Книжный город .... 105
Мир на сцене .... 112
Цирк .... 120
Живой уголок в школе и в городе .... 128